Иван Петров - Повелитель войны

Глупые кяфиры. Рахмдил неплохо знает русский и некоторые песни Высоцкого ему нравятся. Некоторые. А шурави нравится надежный и опытный Рахмдил. Нравится уже три года. Хоп.

Доверие еще надо было заслужить. Он заслужил.

Рахмдил всматривался через прицел трофейной СВД [2] 7,62-мм снайперская винтовка Драгунова. в молодое лицо офицера-десантника, сидящего на броне головной БМП колонны. За этого заплатят. Много. Что-то неуловимо знакомое было в сочетании усов, бровей, носа русского. Губы? Нангйалай, старший брат, недавно привел в дом вторую жену. Тяжелый подбородок… Что-то в нем такое. Неужели почувствовал?

Рахмдил резко выдохнул, задерживая дыхание, и взял на прицел высунувшегося из люка. Пусть так. У этого типично русское лицо. Голова мальчишки в «пакистанском лифчике» [3] Трофейная разгрузка под три рожка «калаша». Больше всего было китайских, были арабского производства. Эту снайпер определил как пакистанскую. поверх солдатской формы взорвалась, плеснула широкой струей крови. Через мгновение загрохотал крупнокалиберный ДШК [4] 12,7-мм крупнокалиберный пулемет Дягтерева – Шпагина. с осыпи на другой стороне – еще, еще! – и какофония войны накрыла ущелье.

Над колонной вскинулись частые кусты разрывов.

Был теплый летний вечер, смеркалось. Время бежит слишком быстро, век такой, и я еще не отвык от мягкого перехода в сумрак белых ночей. Жду их с апреля и в мае – июне стараюсь никуда не уезжать из Питера. Мое самое любимое время года: хорошо бродить в этом легком сумраке по улочкам вокруг университета на Васильевском. Шаги шелестят в тишине… Либо уехать в парки Пушкина или Петродворца и наблюдать, почти в одиночестве, сначала – розовеющие облака, парящие над кронами деревьев пушкинской поры, а потом лечь в траву и, глядя в небо, открыть душу и запустить в нее состояние отрешенности и одновременно единения с миром.

В жарком летнем городе из-за человеческой скученности днем расстояние в толпе между людьми не более метра, а здесь всю ночь можно лежать в траве, и никто не появится вдалеке на дорожках. Вообще-то парки открыты только до десяти вечера, есть охрана и собаки, но на мои любимые уголки это как-то не распространилось. Человек в костюме за две тысячи долларов, гуляющий белой ночью по аллеям или лежащий на траве, даже издали не похож на бомжа, вот и не беспокоят.

Еще я люблю рыбалку, но и здесь мне важны не количество, величина или порода пойманной рыбы, а тишина и окрестные виды вокруг избранного водоема. Так в Эрмитаже фанаты живописи стоят у любимых полотен, часами не отрывая от них взгляда, так происходит и у меня, только вместо картины – природа вокруг, лес, вода, облака… Поэтому я не любитель рыбачить с набережных, хотя в детстве, помню, вставал, шел в пять часов к открытию метро и в шесть уже разматывал удочки. Ну, в детстве я и в парках на прудах рыбачил, родители одного больше никуда не отпускали. Счастье было. Но это все не то, народу слишком много и нет созерцания. Да, природа – природой, но клев должен быть, я все-таки не идиот, а то бы ловил рыбу дома в ванной, в одиночестве, любуясь повешенной на стену репродукцией Шишкина или Левитана.

Люблю я жареных мелких карасей в сметане, тех, что когда-то готовила моя тетя Маша, а вообще рыбу не ем, и запах ее мне неприятен. Так что рядом с водоемом желательно наличие деревеньки для ночлега и главного потребителя моего улова – кота. Некоторые хозяйки говорят, что им приятно смотреть, как ест их угощения молодой здоровый мужчина, и все такое. Вот и я люблю выложить свой улов у самых усов осунувшейся морды деревенского котяры и под его восторженное урчание сказать:

– Ну, зови друзей, одни не справимся.

Мне это действительно приятно – кормилец. В Пушкине у меня есть три-четыре знакомых белки, которых я подкармливаю. Я их не очень различаю, но они меня узнают и, когда днем появляюсь на их аллеях, выбегают встречать. Вечером, после восьми, по-моему, зверьки уже спят. Зато как занятно, когда из ветвей выскакивают эти рыжие озорники и начинают прыгать вокруг и ползать по мне, заглядывая в карманы.