Сергей Михайлов - Искупление

— Живуч, собака, — выругался сотник Фал, сплюнув в костёр, и отвернулся. Ни жалости, ни сочувствия, ни даже простого интереса в тоне его не было — давно уже привык он к подобным зрелищам.

Даже бродяги притихли, присмирели и, словно заворожённые, смотрели на мучения осуждённого. Второй преступник, тот, что висел слева от Учителя, лишился чувств — сознание грядущей участи, ставшей вдруг неоспоримой реальностью, сломило его дух. И лишь Учитель сносил страдания стойко — как собственные свои, так и собратьев по казни.

Треск разрываемой плоти, хруст ломающихся костей, чей-то истерический хохот… Тело ещё живого, но обезумевшего уже преступника, расчленённое пополам, гигантским камнем влекомое, тяжело, глухо ухнуло вниз на деревянный щит. Раздался всплеск. Верхняя часть туловища — с руками, головой и грудной клеткой — осталась висеть на бронзовом крюке. Он всё ещё хрипел — но это была уже даже не агония, это была некая жизненная инерция, подобная той, которая заставляет судорожно сжиматься отрубленные лапки сороконожки. Всё было кончено.

— Один готов, — спокойно возвестил сотник Фал и прильнул к вместительному бурдюку с молодым вином. — Ставлю два против одного, что вторым будет пророк.

Никто не принял вызова сотника: опытный глаз старого воина никогда не подводил его — это знали все.

Настал черёд Учителя.

У центральной виселицы появились три женщины, закутанные в пледы, и стройный юноша с пылающим взором. Женщины рыдали, юноша же, стиснув зубы, смотрел в глаза Учителю молча.

— Наон, — тихо прошептал Учитель, едва ворочая распухшим языком, — мои минуты сочтены. Я ухожу из жизни, покидаю этот грешный мир — но я ещё вернусь…

— Учитель! — воскликнул Наон, принимая слова осуждённого за бред. — Скажи только слово — и я спасу тебя! Одно слово!

Он распахнул плащ. На поясе его висел короткий меч.

— Разве нуждается в спасении тот, кто сам пришёл спасти? — снова зашептал Учитель. — Нет, брат мой, спасение нужно не мне — спасение нужно миру, погрязшему в грехе, пороке и неверии… Подойди ближе, Наон, мне трудно говорить…

Юноша приблизился вплотную к виселице.

— Прими заботу о матери моей, брат, она одинока и несчастна. Вверяю её тебе, Наон. Все бросили меня, — воспалённые губы его чуть заметная тронула усмешка, — но я не виню их за трусость и малодушие — они ведь люди. Ты, мой самый любимый ученик, единственный пришёл проститься со мной. Благодарю тебя.

Наон смахнул случайно набежавшую слезу.

— Учитель!..

— Не оставляй пути, на который наставил вас Господь, — это путь истины и света. Я хочу, чтобы ты жил долго, Наон, очень долго — твоя жизнь нужна людям.

— А твоя, Учитель? Разве твоя жизнь на ценнее моей? — чуть не плача, воскликнул ученик.

— Не в жизни моей, а в смерти моей нуждаются люди, ибо смерть моя спасёт их от греха.

Он застонал: верёвка, стягивающая ноги его, натянулась. Кровавый пот выступил на лбу Учителя.

— Это конец, Наон, — теряя сознание, зашептал он. — Иди с миром и помни обо мне… Мама!..

Одна из женщин бросилась к виселице и упала на колени.

— Сын мой! — крикнула она срывающимся голосом. — Не уходи, останься…

— Я вернусь, мама… прощай… О!..

Вода медленно уходила из-под ног его. Камень, неподвижно на деревянном щите лежащий, вдруг шевельнулся, словно разбуженный, и заворчал глухо.

— Прощай, мама…

Уже захрустели кости, заскрипели путы, затрещала старая, уродливая, дождями изъеденная и солнцем иссушенная, виселица…

Наон выхватил меч.

— Я спасу тебя, Учитель! — исступлённо закричал он.

— Нет, брат…

Словно из-под земли, у виселицы вырос сотник Фал. Ловким ударом вышиб он меч из руки юноши и, оскалив зубы, с холодной яростью произнёс:

— Ты поднял руку на воинов императора! Ты подлежишь смерти, раб!.. Возьмите его, солдаты!

Трое стражников кинулись к отчаянному юноше, но тот, отпрыгнув в сторону, бросился бежать. Тьма вмиг поглотила его, и лишь крик, далёкий, долгий, полный страдания и горя, донёсся до вершины холма:

— Прощай, Учитель!..

Но Учитель больше не слышал его — последний его призыв был обращён к Богу.

«Способны ли они на содеянное мною?

Вряд ли.

Алкомор, прозванный Камнем — уж не в насмешку ли нарёк его так Учитель?! Алкомор, благочестивый, величественный, могучий Алкомор, сидящий всегда справа от Учителя и ревниво оберегающий это своё право — быть первым; глотающий на лету каждое слово его, но ничего не слышащий, преданно ловящий каждый взгляд его и — как жаль, что он лишён хвоста? — готовый вилять им и день и ночь, — ну чем не верный, послушный пёс! Но без хозяина ничто он — и первым бросается наутёк при приближении голодного льва. Алкомор, этот «каменный» Алкомор, трижды за прошедшую ночь отрёкшийся от Учителя — достоин ли он чего-либо ещё, кроме презрения? Он ли не предатель, низкий, подлый, дрожащий за свою благородную шкуру?!