– Дежурный по станции, – гордо ответил он.
– Коммунист, наверное?
Фёдор как будто споткнулся, остановился, подозрительно взглянул на Олега
– А тебе это зачем?
– Так, интересно. Ты ведь, считай, ночью за начальника остаешься, ответственность большая, да и вообще… – что он имел в виду под «вообще», Олег не сказал, но железнодорожник его понял.
– Пока кандидат, – со вздохом ответил Фёдор.
– А что так?
– Происхождение подкачало.
– Ты из «бывших», что ль?
Фёдор взвился.
– Отец у меня Советскую власть в волости устанавливал, в губревкоме был, всю гражданскую на бронепоезде «Борец за свободу рабочего класса» прошёл, от ран скончался в тридцатом, а ты…
– Извини, извини, – Олег выставил вперёд ладони, успокаивая разбушевавшегося железнодорожника во втором поколении, – не знал, что ты из семьи героя революции. Так в чём дело?
Фёдор утих, как выключенный чайник. Какое-то время они шли молча. «Какие они все здесь нервные, что он, что жена… а-а-а, жена! Ну-ка, ну-ка, что ты скажешь?» – почти догадался Олег
– У Антонины происхождение… не того, – почти дойдя до вокзала, мрачно сообщил Фёдор. – Вот их бывший дом, – он остановился и ткнул ладонью в сторону двухэтажного кирпичного здания. – Папаша её, Прохор Петрович, купчина был первой гильдии, всю торговлю окрест в кулаке держал. Мироед был страшный. В империалистическую, когда два старших сына погибли, пить начал. Всю родню гонял. Ну и по бабам большой ходок стал. Жена его, Лизавета Павловна, Антонинина мать, терпела-терпела, да и перед революцией развелась, в Белгород уехала. Так он ей ничего не дал при разводе, взяла только то, что на ней и дочери было. Начала она с ним судиться, хотя бы приданое своё забрать, а тут революция грянула. Сначала в феврале, потом в октябре.
Фёдор перевёл дух и продолжил.
– Не до приданого стало, как бы голову сохранить. Вернулась Лизавета зимой семнадцатого с дочкой в Долбино, в отчий дом. Он там, – Фёдор махнул рукой в сторону уходящей дороги, – на берегу Лопани. Сейчас там школа.
– Большой дом, наверное?
– Да, дед Антонины построил. – Фёдор не уточнил социальный статус деда, но ясно, что он был не из сельских пролетариев.
– Вы в чьём доме живёте, – решил уточнить Олег, – твоих родителей?
– Нет, там младший брат с семьёй. Этот дом Антонине тётка завещала.
– Тётка? Антонине?
– Детей у неё не было, вот он ей и достался. В гражданскую погорел малость, но я его с братьями переложил.
– А тётка?
– Тётка умерла вскоре после развода. Говорят, – Фёдор машинально оглянулся, – что она Прохора, перед своей смертью прокляла, за блудство и жадность великую. Сгинул он в гражданскую, никто не знает, как и где. Могла она так сделать, да – к ней со всей губернии приезжали. Кто за советом, кто за травкой какой, кто о будущем разузнать. Поэтому дом на самой окраине стоит, и никто на него не позарился, пока наследница не подросла, и потом…
Фёдор замолчал, они вышли на выложенный булыжником перрон.
«Вот о чём сериалы снимать надо, а не Дом-2 лохам пропихивать!» – Олег даже не ожидал узнать про такие страсти и повороты судьбы. Фёдор снял висячий замок, они зашли в помещение станции.
Олег вслед за Фёдором прошел тамбур и оказался в небольшом зале, занимавшем всё правое крыло здания. Напротив был выход на площадь, справа в два ряда стояло несколько лавок, свет попадал через четыре окна, два справа от выхода на площадь и симметрично им два на перрон.
– Сюда, – Фёдор повернул налево. В середине окрашенной светло-зелёной краской, как и всё помещение, стены была узкая дверь, слева окошко кассы с расписанием. Из этой же стены в зал ожидания, справа от двери, выступал белёный полуцилиндр печи. Противоположная стена была завешана продукцией агитпропа с вариациями на тему «пятилетку в четыре года», «догоним и перегоним». Вопреки ожиданиям, плакатов с удавливаемой могучей рукой пролетария гидрой империализма не было. Троцкизм также не упоминался. Зато присутствовал плакат о борьбе немецкого рабочего класса с мировой буржуазией. В лице Чемберлена или Даладье, Олег рассматривать не стал, хватило самого лицезрения свастики в положительном агитконтексте.
Открыв дверь фигурным ключом, Фёдор пропустил Олега в коридор с четырьмя дверьми, одной со стороны площади, двумя со стороны перрона и одной напротив, выходящей в закрытый забором палисадник. Они прошли первую слева дверь с надписью «Касса», затем вмурованную в стену печь с заслонками и задвижками. У последней слева двери, над которой значилось «Дежурный», Фёдор остановился и выжидательно посмотрел на Олега.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу