Наступила довольно продолжительная, трудно объяснимая пауза. Василий Иванович на первых порах возомнил, что это от его сокрушительных аргументов Создатель временно утратил способность по каждому поводу огрызаться. Потом справедливо забеспокоился: "Может не следовало так агрессивно и круто на старика наезжать. С хвостом не совсем в яблочко получилось, вдруг расценит реплику как прозрачный намек на лохматую задницу дьявола, чего доброго, может и санкции применить. Да и с "пролетариями всех стран" как-то не очень любезно связалось. Наверное, не стоило выступать сгоряча такими козырными картами, все равно ничего не поймет, пустая трата драгоценного бисера. Сейчас старый хрыч стопроцентно начнет заводиться, не уважает, когда против шерсти получается, все- таки Бог, все одно как генералиссимус".
– Извини, Василий, – послышался из телефонной трубки изрядно подсевший голос Создателя. – Я здесь на другую табуретку присел, поближе к форточке, после твоих откровений воздуха иной раз не хватает.
Действительно было слышно, как скрипит табуретка, как заедает старинный шпингалет и с шумом отворяется форточка. Даже едва уловимый шепот считываемых валерьяновых капель не ускользнул от чуткого микрофона мобильника.
– Ну что тебе сказать, – продолжил Всевышний, – за готовность помочь, конечно, спасибо, ощущаю плечо надежного друга. Только магарыч полагается выставлять по завершению всей работы, если точно следовать вашей народной традиции. Как только управитесь со своей революцией, дайте знать, я не замедлю, не привык оставаться в долгу. По такому случаю, не исключено, что и Сына пришлю, пускай вместе с православным людом порадуется. Между прочим, скучает за вами, хотя и обошлись с Ним не очень приветливо. Если пользоваться твоими формулировками – не по уму, то есть, не совсем справедливо.
– Интересно все-таки у Вас получается, – не сдержался комдив и даже задергал ногами, заерзал на ольховой коряге как джигитующий всадник. – Я Вам про нашу великую пролетарскую революцию, про счастье народное толкую, а Вы мне распятого Христа предъявляете. Чего доброго, еще дедушку Ноя или динозавров в общую кучу за уши притащите.
Василий Иванович до того разнервничался, что чуть было не выронил из трясущихся рук свой мобильник. А когда представил себя ныряющим за телефоном в студеные воды Разлива, у него даже челюсть свело и спину перекосило в холодной судороге.
– Не заводись вполоборота, Василий, сейчас и про счастье народное поговорим. С человеческим счастьем, все более или менее ясно, но вот народное не могу постигнуть, не вмещается в моей голове. Эдак под хорошую закуску можно и про зубную народную боль и про общий любовный экстаз довольно забавно нафантазировать. Для чего пролетарке с пролетарием полагается соединяться, я примерно догадываюсь и не осуждаю, только зачем же устраивать большие групповые комбинации. Ты скажи, в вашей самой умной книжке, которая "Капиталом" называется, не указано, какими именно местами лучше всего пролетариям друг к дружке присоединяться? Зря улыбаешься, дружище Василий, это вовсе не праздный вопрос, потому что каждый человек является изделием штучным, многие могут и не состыковаться.Язнавалодногоэнтузиаста, которыйцелуюжизнь потратил на то, чтобы из тысяч кроликов соорудить огромного африканского в три тонны слона. С какой стороны только ни принимался за дело, как ни соединял между собой зверяток подопытных, безумная затея не находила положительного разрешения. Никакого слона, как ты сам понимаешь, в результате никто не дождался, но кроликов фокусник загубил подчистую, всех до единого. Сомневаюсь, однако, что и вам посчастливится под руководством "Капитала" сотворить что- либо дельное, а вот пролетарий загубите обязательно. И это очень печально, потому что без уважительного отношения к труду, человеческая жизнь на Земле утратит вселенский положительный смысл. Извини, что отвлекаюсь, но ты хоть обращаешь внимание, как птицы поют нынче утром в Разливе. Давай помолчим, насладимся хоть малость, до чего же люблю наблюдать на ранней заре пробуждение вашей природы.
Василий Иванович невольно сосредоточился и произошло обыкновенное чудо – как будто во всю мощь врубили большой колокольный репродуктор и вывалили на комдива бесконечно пестрое, разноголосое пение птиц. В детстве он безошибочно умел отличить дробное коленце малиновки от трели с росчерком певчего зяблика. Как никто иной понимал разницу между дроздом белобровиком и рябинником, но даже не заметил, как все эти милые, трогательные навыки безвозвратно растерял по фронтам мировой революции. Только поганое воронье не позволяло забывать о себе, регулярно отмечаясь на штабных документах картечными залпами.
Читать дальше