Борис Носик - Прекрасные незнакомки. Портреты на фоне эпохи

© Носик Б. М… 2015

© ООО «ТД Алгоритм». 2015

Серебряный век. Сколько о нем уже понаписано, об этом веке! Книг, диссертаций, просто стихов. И каких! Вроде этих вот. Георгия Иванова, которые я впервые услышал от поэта Лени Латынина в молодости, лет сорок тому назад:

Мы стояли с Леней на набережной над залитым солнцем коктебельским пляжем… Дочитав, Леня замолчал, и мы, как ни странно, испытали ту же ностальгию, что пережил бедный Георгий Иванов на курортном берегу Средиземного моря.

А между тем, близился час обеда, и мне надо было искать моего худенького Антошу, а Лене – его лохматую, рыжеволосую Юлечку. В общем, нам надо было спешить за детьми, но мы с Леней никуда не шли, стояли, читали стихи и рассуждали о загадочных «женщинах Серебряного века», которых мы сроду не видели… А ведь можно было еще тогда навестить старенькую Марью Степановну Волошину, послушать ее невнятное бурчание. Впрочем, она ведь и в молодости не была ни Саломеей, ни Палладой, ни Олечкой Судейкиной…

Леня в том 1973-м еще был здоровенным бугаем в расцвете сил, да я и сам мог сойти за дочерна загорелого восточного красавца… А коктебельский пляж сверкал внизу прелестью женских и детских лиц, жизнь еще не грозила нам «тем ужасом, который был бегом времени когда-то наречен». А вот, поди ж ты, как разволновали нас тогда эти шесть строк эмигранта Георгия Иванова.

… Мы оба взглянули на башню волошинского дома. Там они все бывали – и Аморя, и Майя, и Черубина, и Марина, и Аделаида, а может, и Саломея с ненасытной Палладой бывали тоже… Они уже все вошли в легенду, эти женщины Серебряного века, да и сам этот век вошел в легенду…

Откуда оно, кстати, пришло это не слишком старинное (и, как отметил один знаток, не лишенное жеманства) название «Серебряный век», когда было пущено в обиход любителями искусств и поэзии?

Дом Максимилиана Волошина в Коктебеле.

Можно догадаться, что «металлическое», скорее даже ювелирно-антикварное это название родилось по аналогии с «золотым», Пушкинским веком, в который на скудную ниву родной нашей словесности впервые пролился столь щедрый и благотворный ливень поэзии. Взошло на поэтическом горизонте солнце Пушкина в окруженье других, более скромных светил, вослед ослепительным метеором пронесся чудный Лермонтов, да и вообще, стало о чем говорить грамотному русскому читателю, что читать. В короткий срок рождены были русская поэзия, проза, драматургия, эссеистика. Подобно ее французской, английской и немецкой предшественницам и наставницам, русская поэзия вдохновлялась прежде всего любовью. К Богу, к природе, к земле, к женщине. Женщины, кстати, и потребительницами-читательницами стали едва ли не самыми главными. Понятное дело, читали они не только по-русски (еще долгое время бродили по дорожкам усадебных парков «с французской книжкою в руках»), но позднее уж и по-русски тоже читали, с каждым годом все больше.

Родная литература донесла до нас образы этих читающих девочек и женщин. Скажем, образ пушкинской (она же была и «онегинская») Татьяны, которой «рано нравились» и буквально все на свете заменяли романы. Потом уж и ее собственное чудное имя вошло в культурный наш обиход, а потом и перешагнуло русский рубеж.

Милые русские женщины Золотого века в огромном своем большинстве выдержали испытание на нежность и верность.

Когда их мужья, возжелавшие призрачной европейской свободы или какой ни то конституции, были закованы в кандалы и посланы на каторгу, эти прекрасные утонченные женщины, отрекшись от роскоши своих городских и сельских дворцов, добровольно ушли за мужьями в Сибирь. Их подвиг был воспет русской поэзией … Помню, как историей этого подвига до последних дней жизни бредил мой московский друг режиссер Владимир Мотыль, поставивший о нем фильм. Любимой героиней Мотыля была жена декабриста Анненкова (по крови она была, кстати, чистой француженкой, но кто из приличных людей возьмется сегодня мерить русскость составом нашей крови – крови финской, татарской, английской, украинской, немецкой, калмыкской, французской, еврейской, польской…)