Влад Савин - Страна Гонгури. Полная, с добавлениями

И трубы над нами заводские. И дым из них тучей — солнца не видать. Даже травы зеленой у дома не было — от копоти сохла. Трактир у заставы — вот и все развлечение. В день воскресный — сон до обеда, затем гитара в руки, брюки клеш, штиблеты парадные начистить, и туда — песни петь, водку пить, с девчатами плясать, или морды чужим бить, с вагоннозаводскими мы часто дрались на кулачки, стенка на стенку. И щеголям городским к нам лучше не заходить — карманы вывернем и морду разобьем; однако не до смерти, не звери же мы, просто не любили чистеньких; и не было у нас никакой банды тайной и всесильной, «Черной руки», что за всем стоит, как в романах про сыщика фон Дорна — продавал книжки лоточник у трактира, по гривеннику за штуку, парни наши охотно про сыщика брали, а девчата про любовь.

Хотя историю одну знаю — как в книжке, сам видел. Работала на фабрике ткацкой девушка одна, Настя, с мамой моей в одном цеху. Красивая, и добрая, душевная очень: всем малым в слободе она как сестра старшая была. И полюбил ее один, из благородных — как познакомились они, бог весть: не говорила о том Настя никому. Не просто так, погулять — по-настоящему, замуж звал, ходил каждое воскресенье; и били его наши парни, и часы с кошельком отбирали — а ему все равно. А она — отказала. Нам, мальцам, говорила, смеясь — ну какая из меня дама, среди благородных? И куда я от вас уйду, как вы без меня будете? Так и ушел тот, напоследок Насте платье подарил красивое, и денег — так она на деньги те всем мальцам сладостей и конфет накупила, а платье и не надевала вовсе — у нас, по осени и весне, по колено в грязи утопаешь. Весной следующей ее и зарезал из ревности Степка-хулиган, в воскресенье у трактира — а после и самому ему там голову проломили в пьяной драке.

Так вот и жили. После легче стало: выбился отец мой в мастера, и начальство в пример его ставило — глядите! Кто работящ и честен, тому повышение — а кто лентяй, пьянь и ворье, так тем так и надо! Жилище стало отдельное — с виду такой же дом, как общая казарма, а всего восемь квартир: два этажа, две лестницы. Только противно было, что отец, сильный и большой, боялся до одури, что отберут, если уволят: квартира казенная была, при должности. Оттого мне, при встрече с дружками прежними, кто под нарами, хотелось — чтобы отец шапку оземь, и обратно в казарму, как все. Только отец мой, хоть и руки золотые, бойцовства вовсе не имел — обустроиться лишь хотел, себе и семье.

Все ж хорошо было, что он с лет малых к лесу, к охоте меня приучил. За слободой поле, версты три вдоль дороги железной, мост, и уже лесок за речкой: не тайга, но зайцев и уток можно было пострелять, ружье у отца было, грибы опять же, рыбалка. И в воскресенье, когда все в трактир — мы с отцом в лес, до вечера. Сгодилось это после — особенно, как из каторги бежал, по тайге. И к пьянству и безобразию он меня не приучил — тоже хорошо!

По воскресеньям — хлеб белый ели, даже с колбасой, и не кипяток уже, а чай с сахаром. Только мать недолго в доме новом жила: умерла она, когда мне пятнадцать было — у нас редко до старости доживали: в сорок лет считался уже старик. Отец погоревал, затем съездил на неделю к себе в деревню, привез вдовушку с двумя малыми. Он с ней в одной комнатке, я с малыми в другой, малыши на кровати железной, я на матрасе на полу.

Отец все хотел — меня, по колее своей покатить. Работать трезво и честно — хозяин оценит; так в мастера и выходят, лет через двадцать будешь так же в воскресенье со стариками у трактира в домино играть или в шашки, а парни заводские — с почтением по отчеству здороваться, мимо проходя. А то и на чертежника выучишься, или на помощника бухгалтера — предел это был в те времена для рабочего человека. Да только не по мне была жизнь такая, покойная и бесцветная: яркого и чистого хотелось. И чтобы по правде — для всех, и не в раю небесном, а здесь, сразу. Потому, как услышал я, что люди настоящие есть, которые за справедливость сейчас — так к Вождю и пришел, пареньком рабочим, чуть старше тебя; поначалу поручения лишь исполнял, после совсем в революцию ушел, из дома — в Партию. И с пути того — уже не сворачивал.

— Вы с Вождем вместе Партию создавали? — с восторгом спросил Гелий — как все это было? Теперь ведь можно уже рассказать — не в секрет.

— Не умею рассказывать — ответил Итин — вот на митинге речь говорить, чтоб зажигало… А романы писать — не Гонгури я! Был среди нас товарищ один — хорошо у него получалось сказки и истории разные складывать. Одна мне запомнилась. Про такой край далекий, где никогда не вставало солнце. Люди жили там в болоте, среди грязи, в холоде и темноте, не видя света и огня. Туман над болотом скрывал небо, лишь изредка были видны звезды, дающие слабый и далекий свет.