Роберт Шекли - Кн. 7. Рассказы

— Нет, дорогая Мелисанда, ты не сходишь с ума; скоро ты достигнешь… релаксации.

— Ты так называешь это, коварный красавчик?

— Это еще не все. Теперь, если ты мне позволишь…

— Да-да-да! Нет! Погоди! Остановись, ведь в спальне спит Фрэнк, он может проснуться в любую минуту. Остановись, это приказ!

— Фрэнк не проснется, — успокоил ее Ром. — Я взял пробу выдыхаемого им воздуха и обнаружил в нем пары барбитуровой кислоты, а это говорит о многом. Фрэнк вроде бы здесь, и в то же время он может блаженствовать далеко отсюда, в Des Moines [12] Одиночество; райские кущи (фр.). Примеч. пер. , где ему никто не нужен.

— Я всегда подозревала, что он этим балуется, — призналась Мелисанда. — Ну а сейчас мне просто не терпится узнать, кто же тебя прислал.

— Мне не хотелось бы пока раскрывать тебе эту тайну. До тех пор пока ты не расслабишься в достаточной степени, чтобы согласиться на…

— Парень, я расслабилась. Так кто же прислал тебя?

Ром в нерешительности колебался, затем, посчитав, что дальнейшее молчание не приведет ни к чему хорошему, выложил ей всю правду.

— Дело в том, Мелисанда, что я прислал сам себя.

— Ты прислал что?

— Все началось три месяца тому назад, — начал рассказывать Ром. — Это произошло в четверг. Ты была у Стерна и все не решалась купить тостер для кунжутных семян. Автомат, как сейчас помню, очень красиво светился тогда в темноте и декламировал «Convictus» [13] Пиршество (лат.). Примеч. пер. .

— Я помню тот день, — тихо произнесла Мелисанда. — Я так и не купила тостер и с тех пор жалею об этом.

— Я стоял поблизости, — продолжал Ром, — в кабине номер одиннадцать, что в секции бытовых приборов. Я увидел тебя и влюбился с первого взгляда. Бесповоротно.

— Это судьба, — отозвалась Мелисанда.

— И я так думаю. Но тогда я сказал себе, что этого не может быть. Я отказывался поверить в свое чувство. Сначала я предположил, что во мне отпаялся один из транзисторов или, возможно, погода как-то повлияла на меня. Как раз тот день выдался очень теплым и пасмурным, а такой тип погоды чертовски вреден для моей проводки.

— Я помню ту погоду, — проговорила Мелисанда. — Я тоже чувствовала себя не в своей тарелке.

— Происшедшее со мной порядком взбудоражило меня, — снова продолжал Ром. — И все же я не собирался так легко сдаваться. Я старался убедить себя, что моя работа для меня важнее всего и мне следует поэтому оставить всякие мысли о своем сумасбродстве. Но по ночам я грезил о тебе, и каждый дюйм моей кожи тосковал по тебе.

— Но твоя кожа из металла, — заметила Мелисанда. — А металл чувствовать не может.

— Любимая моя Мелисанда, — с нежностью произнес Ром, — если плоть может перестать чувствовать, разве не может начать чувствовать металл? Если кто-то чувствует, разве не может чувствовать другой? Разве ты не знаешь, что даже звезды любят и ненавидят, что вновь родившаяся звезда — это взрыв чувств — и что потухшая звезда сравнима с умершим человеком или мертвым механизмом? И деревья испытывают вожделение, а раз я слышал, как смеются захмелевшие здания и как настойчивы в своих требованиях шоссейные дороги…

— Это же безумие! — воскликнула Мелисанда. — А кстати, какой умник запрограммировал тебя?

— Функции работника были заложены в меня еще на заводе, но моя любовь свободна, в ней я проявляюсь как личность.

— Все, что ты говоришь, ужасно и противоестественно.

— Я и сам понимаю это, и даже слишком хорошо понимаю, — печально сказал Ром. — Сначала я действительно не мог поверить, что возникшее во мне чувства есть любовь. Да разве я, робот, способен влюбиться в человека ? Я всегда был таким здравомыслящим, таким спокойным, таким преисполненным чувством собственного достоинства. Меня уважали, и это вселяло в меня чувство уверенности в себе. Неужели ты думаешь, мне хотелось отказаться от всего этого? Нет! Я вознамерился подавить свою любовь, убить ее и жить, будто ее никогда не было в моей жизни.

— Но потом все же передумал. Почему?

— Трудно объяснить. Я вдруг подумал о той долгой жизни, что уготована мне — бесцветной, благопристойной и правильной. Такая жизнь — циничное насилие над самим собой — была не по мне. Совершенно неожиданно для себя я понял: пусть любовь моя нелепа, безнадежна, неприлична и отталкивающа, пусть она покажется кому-то отвратительной — я не откажусь от нее. Любить так намного лучше, чем вообще жить без любви. Поэтому я, несуразный пылесос, влюбившийся в леди, решил действовать на свой страх и риск, предпочитая риск отступлению. Вот так я и оказался здесь, не без помощи сочувствующего мне робота-диспетчера.