Владимир Михайлов - Восточный конвой [ Ночь черного хрусталя. Восточный конвой]

— Умеренный ветер, скорее ветерок. Теплый.

— Откуда вы взялись такой — ничего не понимающий? Комик.

— Не всё ли равно?

— Вы не здешний. Хотя говорите свободно. Как перешли границу? Где? Вам известно, где окно?

Интересно. Уже интересно. Похоже, это кто-то из людей, замешанных в одну из предстоящих, взаимно противоположных операций.

— Это ваши предположения. Почему я должен быть обязательно из-за границы? Здесь я вообще очутился нечаянно: несчастный случай.

— Перестаньте валять дурака. У вас, может быть, есть на болтовню время, у меня — нет. У меня остался — хорошо, если час. Слушайте… Осветите-ка себе лицо, как следует. Да не стесняйтесь: вы же понимаете, что я уже безопасен для кого бы то ни было.

Секунду помедлив, Милов направил луч фонарика на себя, жмуря глаза от света, но не закрывая их совсем: нельзя было выпускать лежавшего из-под наблюдения. Вскочить, даже из последних сил — секундное дело, а под ним может находиться оружие. Да и вскакивать не обязательно; выпростать руку с пистолетом…

— Да, точно, это вы. Я…

Лежащий остро, надрывно закашлялся, тонкая струйка (крови?) поползла изо рта. Милов воспользовался паузой, чтобы сказать:

— Это все — ваши догадки, не более. Насчет меня, я имею в виду.

Раненый перевел дыхание.

— Помолчите, — пробормотал он едва различимо. — Нет смысла ломать комедию. Я вас видел раньше…

— Сомневаюсь. Вы нигде не могли меня видеть.

— Внизу. У старика. Я знаю о вас то, что мне следует знать. Следовало… Я тоже работаю у старика. Работал — теперь уже…

— Почему же вы здесь? — Милов сам понимал, что вопрос глуп, но он и задал его только, чтобы выиграть время.

— Вы прекрасно понимаете. Мне не повезло, хотел сократить путь и угодил в самую схватку. Получил пулю в живот. Похоже, знаете, такую — придурковатую, из тех, что кувыркаются и делают из кишок стружку. На хватило сил заползти сюда…

Технет, умолк; слышалось только хриплое, частое-частое — словно наперегонки — дыхание. Хотя у них это называлось как-то иначе.

«Кажется, это гангрена, — думал Милов, — во всяком случае, так определили бы у людей. Вырубился. Или, по-человечески — лишился сознания. Забылся. Надо надеяться, еще придет в себя. Но, пожалуй, это его состояние можно использовать, чтобы порыться в его имуществе; ничто не говорит о человеке так много, как те немногие вещи, что он держит при себе даже в самые нелегкие минуты».

Думая так, Милов имел в виду сумку, что лежала у раненого под головой. Обычная сумка, весьма похожая на ту, с какой сам он прибыл на этот своеобразный курорт. Но багаж в ней был не обязательно таким же самым. Так что ознакомиться с багажом невольного сокамерника был прямой расчет.

Но прежде следовало заняться самим собой, восстановить некоторое соответствие и симметрию. Это он и сделал в первую очередь: не без труда и даже испытывая боль, Милов отодрал от левой ноги второй контейнер, содержимое переместил в свою сумку, оболочку же, с заметно проступавшим рисунком вен, волосами, какими у него с годами ноги изрядно обросли, хотел было поджечь; но тут и так: дышать было нечем, и он сунул ее туда же, в сумку — чтобы потом избавиться на воле — если приведется, конечно, выбраться отсюда. Только закончив эту операцию, он занялся соседом.

Милов подошел к раненому вплотную. Задерживая дыхание — гнилостный запах бил в ноздри, буквально валил с ног — осторожно, поддерживая голову лежавшего, вынул сумку и поспешно отступил. Она оказалась неожиданно увесистой.

Милов вздохнул; поискал, посвечивая фонариком, на полу местечко почище, не нашел и усмехнулся: после преодоления узкого лаза он мог бы и не привередничать по части чистоты… Он выбрал пятачок подальше от умиравшего, чтобы не так донимала вонь — совершенно уже непереносимая, если подходить с общепринятыми представлениями. Однако, на такие предрассудки Милов сейчас права не имел: нарушая законы страны, он не мог рассчитывать на нормальное отношение к нему чего бы то ни было здесь — даже и самой природы. Так что приходилось мириться со всем тем, что было — и с запахом в том числе.

Он кое-как устроился на грязном полу. И принялся исследовать содержимое сумки.

Прежде всего он вытащил оружие. Маленький автомат, какой можно спрятать под курткой или пиджаком. Повертел его в свете установленного на полу фонарика. И покрутил головой, подняв в изумлении брови — хотя и давно отвык удивляться чему-либо: это была последняя модель, секретная, какая только должна была поступить на вооружение российских десантников и рейнджеров. Российская модель. Каким-то непостижимым образом оказавшаяся здесь. В Технеции, бывшей Каспарии.