Владимир Михайлов - Восточный конвой [ Ночь черного хрусталя. Восточный конвой]

Ничего себе задачка для того, кто не пользуется даже свободой передвижения и не вооружен ничем, кроме собственной головы.

Значит, придется орудовать головой. Тут охрана бессильна.

Вот и работа закончена, плац подметен — хоть пробуй его носовым платком, как вычищенную лошадь.

Возвращаемся к исходной точке — к месту, где расположился охранник. Только не надо метлу волочь за собой. Возьми ее на плечо — как боевое оружие. И шагай четко, как на параде. Без малого строевым шагом. Охраннику это наверняка понравится.

Раз-два, раз-два. Левой!..

И помни, все время помни: для всего на свете у тебя остается менее ста часов.

…Он аккуратно пристроил метлу там, где брал ее; технет не мог оставить инструмент кое-как, это сразу вызвало бы подозрения. Прошагал мимо своего охранника, чтобы войти в бывший изолятор, откуда его и выпустили на работу. Но тут же остановился: охранник удержал его, положив тяжелую руку на плечо.

— Не туда, — сказал он. — Туда только по вызову. Шагай в жилой барак. Я покажу.

Милов послушно повернулся и направился за своим телохранителем.

Барачный интерьер мало изменился за минувшие годы; разве что на нарах лежали более или менее пристойные тюфяки. Сейчас на них спали наработавшиеся за день технеты; ровный шум от их дыхания не раздражал, наоборот, действовал успокоительно. На столе, что находился между рядами нар, охраннику и Милову был оставлен ужин: намазанный свиным жиром хлеб и — в алюминиевых кружках — липовый чай. Против такой трапезы Милов ничего не имел бы и на воле. Они уселись на лавках друг против друга.

— Ты чего чухаешься? — спросил охранник подозрительно, видя, как Милов, согнувшись и упрятав руки под стол, растирает правую ногу. — Кусают, что ли? Надо доложить немедля.

— Свело ногу, — объяснил Милов.

— А, вон что. Ничего, обойдется. После ремонта многим бывает не по себе, — равнодушно успокоил охранник. — Поспишь, и ладно будет.

— Мое место где?

— Свободных хватает, выбирай любое, — сказал охранник и зевнул.

— Где-нибудь поближе к тебе хотелось бы, — пояснил Милов.

— К чему? Мне всё равно не ложиться до утра: Я к бараку приставлен, а с тобой — так, дополнительно. Устраивайся, где не дует. До побудки не так уж много осталось.

— А тот, что около двери стоял? — спросил Милов. —Он чего не ложится?

— Какой — около двери?

— Ну, был снаружи, когда мы входили. Ты что — не заметил?

Охранник ничего не выражающим взглядом окинул Милова, еще секунду подумал, но все же поднялся, неспешно прошел до двери, на секунду-другую скрывшись за блоком нар, выглянул; недовольно вернулся обратно.

— Ну, что он?

Охранник хмуро глянул:

— Это у тебя в голове еще не улеглось. Мерещится. Нет там никого.

— Наверное, мерещится, — готовно согласился Милов. Допил чай и поднялся. — Тогда я спать пошел.

— А чего тебе еще делать, — согласился охранник, устраиваясь на лавке так, чтобы хорошо просматривалась дверь.

Раньше, конечно, никто из охраны не стал бы нести вахту внутри барака; но ведь тут не арестанты жили, а свои, такие же, ни в чем не виновные, ничем не наказанные и бежать никуда не собиравшиеся. Так что вообще вахты эти были данью прошлому, не более, чем формальностью.

«А от формальностей всегда неприятности», — .подумал Милов, укладываясь на место, с которого можно было наблюдать за охранником.

По миловским расчетам, наблюдение должно было продолжиться всего-навсего несколько минут, и это было очень хорошо, потому что до начала активности оставалось и в самом деле не так уж много времени.

Милов медленными движениями, как бы почти не сознавая, что он именно делает, не вставая, свернувшись в клубочек, приняв позу новорожденного, долго гладил всё те же свои ноги, толстые, с набухшими венами, которые, конечно, неудобно было показывать другим, — они свидетельствовали о возрасте и беспомощности, о необратимых изменениях, — гладил и ощупывал, и, как и во дворе, нашарил нужную точку и нажал. Тонкое одеяло, ему полагавшееся и которым он прикрылся, позволило Милову укрыть свои действия от любого наблюдателя — тот, надо полагать, немало удивился бы, и еще более — встревожился, заметив, как разошлась, без единой капли крови, кожа, открывая пустоту в том, что извне представлялось мускулами, но на самом деле было лишь накладкой, контейнером, так удачно прилаженным, что Милов и сам порою забывал, что это не его плоть; он давно уже привык к этому снаряжению и не ощущал от него даже и малого неудобства. Сейчас он действовал не размышляя, все действия с контейнерами были доведены до полного автоматизма еще давно, в других местах, задолго до того, как он оказался в Технеции. Опыта у него хватало… Раскрыв левый контейнер, достал оттуда — не флакончик, но мягкий пластиковый мешочек с жидкостью, наглухо запаянный, емкостью в пять кубиков; вложил в рот, растёр зубами и проглотил, ощутив резкий, но в чем-то даже приятный вкус жидкости; это нужно было, чтобы окончательно закрепить сознание, и означало, кроме прочего, что произошедшее с ним было в какой-то мере предусмотрено, хотя полной уверенности у снаряжавших Милова людей и не было. Милов тщательно закрыл контейнер, левый контейнер; правого он во дворе не касался: не требовалось, потому что если в левом находились средства, что могли ему понадобиться для предохранения самого себя от всяких неприятностей, то в правом, напротив, содержалась всякая всячина, предназначенная для причинения неприятностей другим. Теперь вот, похоже, наступала их очередь.