Владимир Михайлов - Восточный конвой [ Ночь черного хрусталя. Восточный конвой]

— Ты же сам сказал, собрат, что уйти — просто.

— Я сказал: для того просто, кто знает. А не знаешь — и сиди.

— Все равно ведь иначе, как через дверь, не уйти.

— И через дверь можно уйти по-разному. Тебя как кличут?

— Эпсилон, — сказал Милов, вызвав в памяти названия серий, усвоенные еще перед полетом.

— Да нет, я кличку спрашиваю. Эпсилон — серия, вас, может, сто тысяч существует, а может — миллион. Ты вообще откуда взялся?

— Из ниоткуда. Тебе-то что? Ну, скажем, из леса…

— А, лесник… Ну, тоща ясно, вы же там дикари, живете на деревьях, грибы жрете. Здесь кличку каждый себе придумывает сам — так у нас тут, в городе, повелось. Вот я, например — Плям, этот вот зонтик — Болт, а он — Сока. Надо же и тебя как-то прозвать, иначе неудобно. Чука — годится?

— Пускай Чука, — согласился Милов.

— Так вот, Чука, сейчас ты если даже и выйдешь из двери, и если даже потом доберешься до выхода — а дальше что? В этом-то чехле? — Плям двумя пальцами приподнял подол рубахи. — Ты и ступить не успеешь, как тебя возвратят на место, обездвижив — и тоща уже пойдут строгости. Нет, это не так делается. Но ведь мы сейчас где? Мы — в точке направления. Тут только решают, кому какой ремонт нужен. А сам ремонт — в других местах. Вот когда решат, тогда тебя опять переоденут в нормальное, посадят там внизу в отстойник и будешь ждать, пока не соберется команда туда же, куда и ты. Может, день прокантуешься, а может, и все три. А из отстойника выход — прямо во двор, а во дворе надзор слабый, потому что все знают: нормальный технет не станет уходить — соображает, что самому дороже обойдется. Вот тогда надо только улучить момент — и шмыг за ворота. Лучше всего в такой час, когда собратья либо расходятся по работам, либо возвращаются. На улице тогда — поток. Юркнул — и исчез. Вот так это, Чука, делается…

За дверью послышались приближающиеся шаги.

— Наконец-то заправку несут, — сказал Болт. — А то у меня уже все датчики воют…

Но то были не разносчики. В приотворившейся двери показался слис в розовой оболочке.

— Кто тут Эпсилон?

— Я Эпсилон квадрат восемьдесят четыре…

— Ползи на выход!

(118 часов до)

Его привели туда, где он уже был, и за столом сидели те же двое: Куза и второй, вежливый. Снова было пять минут тишины и неподвижности. Потом вежливый проговорил:

— Так вот, Эпсилон, какие дела, бедный ты мой собрат. Плохие дела. Твои. Прямо-таки невыносимо плохи они. Я могу целую вечность искать по всей Технеции дурака, который захотел бы тебе позавидовать — и не найду. Вот так вот.

— Да что ты с ним нежничаешь, коллега, — сказал Куза. — Он же все равно не оценит. Слушай, ты, — обратился он к Милову, — банные ворота, сейчас ты будешь говорить по делу, и лучше не пытайся нести всякую туфту, не то придется еще разок тебя встряхнуть, мне это труда не составит. Тебя спрашивают — ты отвечаешь, и не лепишь из себя простачка. Вот коллега сейчас доходчиво объяснит, в каком меду ты увяз по уши. А ты насторожись, чтобы потом не пенять на себя. Воспринял?

Милов промолчал.

— Я всегда сочувствовал немым, — в своей мягкой манере произнес вежливый. — Это же очень тяжело, когда ты не можешь сказать собрату всего, что о нем думаешь. Однако ты, собрат, вовсе не самый несчастный экземпляр в стране: слух ведь у тебя в сохранности, и зрение тоже. Так что сейчас ты четко услышишь, что думаем о тебе мы — у нас-то хватит слов, чтобы донести это до тебя; и зрение у тебя тоже достаточно остро, чтобы увидеть свою перспективу, пусть даже не в цвете, а в черно-белом изображении. Только белого там окажется очень-очень немного, поверь мне. И поверь также, что я тебе по-настоящему сочувствую, и если ты дашь возможность чем-нибудь помочь тебе, я сделаю это с радостью.

— Да не распинайся ты, коллега, — снова вступил Куза. — Он же смотрит на нас и думает — ох, как нехорошо, недостойно он думает, братом буду. И эта протоплазма, будь уверен, сейчас воображает, что будет водить нас за нос, а мы пойдем за ним, как игрушка на веревочке. Не могу — до чего хочется еще разок дать ему встряску.

— Надеюсь, что до этого не дойдет, брат, — сказал вежливый с надеждой в голосе. — Так вот, собрат, послушай. Мы, по сути дела, добрые технеты, и поэтому даем тебе полную возможность выбрать такой вариант поведения, какой больше всего тебе понравится. Теперь напрягись, чтобы не упустить ни единого моего слова. Вариант первый: ты признаешь без всяких запирательств, что ты — пассажир с потерпевшего аварию самолета. Следовательно — человек, а вовсе не технет. И ты, оказавшись на территории Технеции, не присоединился к остальным пассажирам и экипажу, которые законопослушно передали себя в распоряжение властей и сейчас чувствуют себя намного лучше, чем ты, поверь мне: они, люди, находятся среди людей и вовсе не обязаны соблюдать все нормы технетской жизни…