Вера Космолинская: Охотники

Но он медлит. Я был бы не против выстрела, но я ждал, что он будет медлить, и он меня не разочаровывает.

— Вы меня ждали, — констатирует он.

— Да.

— И что со мной должно случиться, когда я выстрелю? — спрашивает он все так же подозрительно.

— Ничего, — отвечаю я. — С вами все будет по-прежнему. — Пистолет в его руке вздрагивает. — Пока кто-то однажды не заметит, что вы убиваете так же быстро, как я.

В его глазах привычное недоверие. Но мне оно до лампочки. Я знаю, о чем говорю. Это так же просто, как поставить диагноз, который хорошо изучил на себе самом.

— Это не имеет значения, — говорит он.

— Разумеется. И для меня тоже.

— Для вас не имеет значения, что я пришел убить вас? — переспрашивает он, и я вижу, что он колеблется.

— Для мертвеца не имеет значения, убьют ли его еще раз. Не правда ли?

Он все еще раздумывает в нерешительности.

— На вашей совести немало грехов, — говорит он.

— Не вижу смысла отпираться. Вы выполните мое последнее желание?

Он молчит несколько секунд, прежде чем ответить. В нем больше сомнения. У него сейчас выбор больше чем у меня. Я не волнуюсь. Мне действительно все равно, после всего, что я сделал.

— Возможно, — говорит он наконец. Он очень осторожен и болезненно закрыт.

— А за кого мстите вы ? — спрашиваю я.

— Простите?

— Это и есть мое желание — знать ответ на этот вопрос.

Он снова долго молчит. И почти не мигает.

— За мою жену, — отвечает он сухо. Я киваю и жду. Выстрела все еще нет.

— А вы? — спрашивает он.

— За моего отца.

Он поджимает губы.

— Он умер своей смертью. Я видел ваше досье.

— Вы не видели другого, — отвечаю я. — Его досье. В штабе отдела «зет».

— Вы нашли его?..

— Я знал, что именно ищу. Мой отец был ученым. Генетиком. — Они все под прицелом. Я видел приказ о его уничтожении. И отчет о выполнении приказа.

Он понимающе кивает.

— А его убийцы?

— Их уже нет.

— Что с ними случилось?

— Их убили.

— Кто?

— Я. — После паузы я спокойно перечисляю их имена. Всех, кто был за это ответственен. Его глаза расширяются. — А кто убил вашу жену? — спрашиваю я.

Пауза.

— Это были вы, — говорит он. И я наконец удивленно моргаю. Но удивленно — только по одной причине:

— Почему же вы до сих пор меня не убили? Вы имеете на это право.

— Я собирался, — говорит он. — Но вы были лишь исполнителем. И вы сделали свое дело хорошо… — он преодолевает себя, чтобы продолжить: — как я. Я знаю, зачем вы это сделали. И знаю, что она была смертельно больна. Вы отняли у нас полгода… Им было все равно, что она и так умрет. Они думали, что она еще что-то успеет. Или это было наказание и урок для других — мало кто знал, что она скоро умрет, она никому об этом не говорила… Но вы же знали?

— Вы сменили имя? — спрашиваю я.

— Да, — говорит он.

— Тогда я знаю, о какой женщине вы говорите.

— Она умерла без страданий.

— Я не мог сделать для нее большего.

— Знаю, — говорит он. — Если бы мы могли лечить эту болезнь…

— Но мы не можем.

— Пока они живы. Они не дадут нам двигаться дальше. Никогда не дадут ни покинуть Землю, ни подняться хоть на шаг выше… Если бы мы продолжали исследования…

Я смотрю на него молча. И он опускает пистолет.

— Но вы раскрыты, доктор. Они сочли вас опасным. И это я навел их на ваш след. Сперва я желал очернить вас в их глазах, выставить предателем. И тогда я еще не думал, что это может быть правдой.

— Если вы остаетесь, я могу и уйти, — спокойно отвечаю я.

— И они раскроют меня по тому же почерку, как вы и сказали.

Я пожимаю плечами.

— Это может случиться не так уж скоро. — И в его глазах мелькает тоска. Но тут же исчезает.

— Вы можете что-нибудь предложить? — спрашивает он.

— Кроме моей жизни?

Он кивает.

— Сменить снова имена, сменить континент. Пропасть ненадолго из их поля зрения. Перестать вести двойную жизнь. Нам больше не нужно будет убивать быстро, — его плечи расправляются — это значит лишь, что нам больше не надо убивать тех, кого не хочется. — А знаем мы достаточно для того, чтобы еще долго избавляться от других, и скрываться от них. Пусть это «долго» будет не таким уж долгим. Мы все не вечны.

Крейг кивает.

— Машина во дворе, — говорит он, поворачиваясь ко мне спиной. Хоть и понимает, что я могу воспользоваться ситуацией. Но если так будет — ему будет все равно. Как было и мне.

Больше мы не «охотники». И все же, мы останемся охотниками всегда. Потому что это единственное, что еще нам остается, если мы хотим, чтобы кому-нибудь когда-нибудь было не «все равно», и кто-нибудь еще почувствовал себя живым человеком. Пусть для нас самих уже слишком поздно.