Дмитрий Шатилов - Нф-100 - Изобретатель смысла

По- видимому, в подлинном горе или истинной радости все одинаковы - что землянин, что конгар, что восьмирукий спрут с планеты Тла- Чи. Я помню историю старого Румкаса, который приехал в Новую Трою из Руфы, надеясь получить место в ремонтной мастерской. Ветеран Мировой войны, Румкас месяц обивал пороги: везде его обнадёжили, везде обласкали, но с окончательным решением медлили - все до единого. Тем временем деньги кончились, двери гостиниц закрылись, и зиму ему пришлось встречать на улице.

Была метель. Румкас сидел на площади Вечной Славы, у подножия памятника Воину- Освободителю, и улыбающийся бронзовый солдат, в победном жесте поднявший в небо винтовку, укрывал его от ветра. Румкас устал. Единственным желанием его было покинуть этот город и уйти в степь, как сделали в своё время отец и дед. В этом мире надеяться было не на что - может быть, иной мир, о котором порой смутно грезят конгары, окажется лучше?

Неподалёку от него, на скамейке, расположились нищие. Кого там только не было - и славяне, и азиаты, и арабы, и какие- то совсем чудовищные помеси, вроде узкоглазого негра - за прошедшие пятьдесят лет в тигле Новой Трои успели смешаться все народности и расы. Первой к Румкасу подошла молодая негритянка и принесла разорванную в нескольких местах шаль. Румкас поблагодарил её слабым голосом и на конгарском языке попросил не беспокоиться - он, мол, и так скоро помрёт. Следом к памятнику подтянулись два японца, неимоверно грязных и с огромными мешками тряпья. Из мешков явились на свет Божий пара валенок и шапка, порядком траченная молью, которую японец постарше немедленно нахлобучил Румкасу на голову, после чего отступил на шаг, прицокивая языком и довольно щуря узкие глазки.

Постепенно к памятнику перебрались все, и каждый приносил Румкасу то снедь, то нехитрую одежонку. Один нёс копчёную рыбу - подпорченную, но относительно съедобную, другой тащил перчатки с отрезанными пальцами, третий волок тележку с разным скарбом, из которого Румкас был волен выбрать себе погнутый радиатор или печатную машинку без ленты и половины клавиш. Русский, которого все звали Дядя Ваня, протянул Румкасу наполовину полную бутылку, и, несмотря на возражения, заставил сделать глоток. Алкоголь обжёг горло, Румкас закашлялся и прохрипел что- то по- конгарски.

- Конгар? - спросил Дядя Ваня, и, стряхнув с Румкаса снег, вгляделся ему в лица. - Как есть конгар! Как тебя угораздило- то, а, паря? Ну, вставай, нечего тут валяться!

Негритянка помогла Румкасу обуть валенки, сморщенный, как сушёная тыква, индус поделился с ним палкой, и Румкас встал и пошёл вслед за остальными. Дело было вот в чём: в двух кварталах отсюда булочная выбросила чёрствый хлеб, и надо было успеть, пока не явились конкуренты.

Это была странная компания: и в двух шагах нельзя было различить, кто землянин, а кто конгар, до того все были оборванные и грязные. Отовсюду - из подворотен, из подъездов - в отряд вливались новые и новые бойцы, так что вскоре по улице шествовала целая армия.

Впереди шагал Дядя Ваня. Не заботясь о том, понимает ли его хоть кто- нибудь, он горланил песню, состоявшую, в основном, из нецензурных слов, и размахивал бутылкой, на дне которой плескались жалкие остатки.

За Дядей Ваней ковылял Румкас. От одного глотка его, не евшего два дня, порядочно развезло, и он вообразил, будто сейчас со своим племенем отправляется на охоту, ловить диковинного зверя кенорбу. Время от времени он издавал боевой клич, а шедшего рядом японца называл то Тромсеном, то Гирневасом. Японец не возражал и лопотал что- то по- своему, на что Румкас утвердительно кивал и хлопал его по плечу.

А за ними валила целая толпа. В тот день они нажрались до отвалу - хлеб, хоть и чёрствый, был невероятно вкусен, и Дядя Ваня, поглаживая пузо, говорил Румкасу:

- Ничего, парень, ничего. Один день пережили, а завтра, Бог даст, так же будет.

- Кон нес вер? - спрашивал его Румкас. - Эсто коннеро?

- Конечно! - отвечал Дядя Ваня. - Как же иначе- то?

Японец помладше сердился, пробовал объяснить Дяде Ване, что Румкас имеет в виду. Японец постарше только смеялся и качал головой. Ему, потомку самураев, как никому другому, было ведомо, что Будда не оставит своей милостью ни птицу, ни зверя, ни землянина, ни конгара.

Впрочем, по мнению новотроянцев, всё было не так уж и плохо. От варварского героического прошлого конгарам остался Дун Сотелейнен; этот конгарский титул, уразуметь значение которого конгароведы не могут до сих пор, руководство Новой Трои сочло для себя безвредным и потому сохранило - как игрушку или музейный экспонат. Дух времени, правда, сказался и здесь: если раньше Дун Сотелейнен выявлял себя в племени сам, то теперь его назначали сверху, как чиновника, и, как чиновника, могли в любой момент снять.