Елена Асеева - К вечности

— Бесценный мой…милый, — бас-баритон Першего задрожал. За столь долгий срок мы, наконец, могли друг друга лицезреть, дотрагиваться и это без смыкающихся надо мной стенок черепной коробки. — Не смей… не смей думать о гибели. Ты рожден для жизни, моя драгость, мой ненаглядный Крушец.

Я рожден от смерти, хотелось мне, если не крикнуть, хотя бы шепнуть. Чтобы жил ты, мой дорогой… дорогой Отец. Но я промолчал, абы не нанести боли моему Творцу, и, конечно же не расстроить.

После возвращения от Родителя в Млечный Путь я почасту бывал подле Отца на маковке четвертой планеты. Все-таки напряжение с меня сходило много дольше, чем думал Родитель, успокаивая в Отческих недрах. И я практически перестал влиять на плоть, поелику ощущал свою слабость и единожды понимал, что жизнь девочки неукротимо движется к концу. О том меня предупредил Перший, стоило только нам возвернуться в Млечный Путь, как и можно, догадаться, боясь, что я натворю очередных самовольств.

— Мой милый, — тогда шепнули губы Отца. — Ты выбрал не самую лучшую плоть в отношении здоровья, в чем, конечно, нет твоей вины. Но случившееся с тобой вельми не благостно сказалось на самом мозге. В нем и так были проблемы, предрасположенность к заболеванию, а пережитое за последнее время, не прикрытое твое воздействие, выплески боли, стонов, воспоминаний, весьма укоротили срок жизни самой плоти. И ты должен быть готовым, что вмале плоть отключат от жизнеобеспечения, чтобы спасти от гибели сам мозг.

Я понимал, что не смогу уберечь от смерти Есиславу, да и у меня, даже при желании, не имелось на то сил. Все последние лета ее жизни я чувствовал слабость и вялость. Мне кажется, я даже мало интересовался прибывшими на Землю гипоцентаврами и постройками, что начали они возводить. Третий источник сверхволновой связи пирамидального храмового комплекса. Такие пирамидальные постройки находились и в других живых Галактиках, в определенных системах, на особых планетах и словно нити, связывали меж собой Всевышнего, исполняя роль направленного звукового резонатора.

Я, определенно, почасту нервничал, волновался за несущественное, вслушиваясь в мысли Есиславы. Обаче, ноне я дал ей право самой обдумывать происходящее, услышанное. И не только, потому как она много почерпнула информации от Отца, во время полета в Отческие недра, не потому как узрела волшебный народ гипоцентавров, коим законы существования прописал сам Родитель, но и потому как те самые созданные мной сосуды, медлительно, капля по капли перекачивали в мозг мое сияние… И единожды капля по капле перекачивали суть самого мозга, его поколь отдельные фрагменты, малые части в мое естество. Тот процесс проходил так неспешно, что его не замечал никто кроме меня.

Я вновь нарушал распоряжения Отца и Родителя, однако лишь, потому как степенно… также степенно, как перетекал мозг в меня, пытался создать себе голос. И пред выходом из плоти жаждал поговорить с моим Творцом. Жаждал, посему и нарушал его распоряжения, указания, просьбы.

Просто исходя из собственного появления, я, по сути, слыл вольнодумцем. Сущностью, которая не отрицает бытие Бога, ибо является сама частью этого великого Творения, тем не менее, всегда мыслит и поступает по собственному разумению, потому разрешению, и указанию, что существует токмо в ней.

Впрочем, это не удалось мне свершить до конца, так как я почувствовал толчок в мозгу.

И взволновался, понимая, что для плоти Есиславы наступает конец.

Не для самой Еси, ее мозга, а именно для ее плоти, рук, ног, тела.

Небо тогда, поелику Отец на тот момент отбыл, вновь мягко пояснил мне, что им придется отключить от жизнедеятельности органы намедни. Я же должен был втянуть мозг и покинуть плоть…

К моему волнение одначе прибавилось раздражение.

В овальной комнате сфероида, с низким сводом, оный Бог мог легко задеть головой, где густое белое сияние наполняло не только само помещение, но и стены, потолок, пол, курился едва ощутимый дымок, густое газообразное вещество, относимое к смешанным солям, предназначенное для обеззараживания. Лежащая на ровной, белой, плоской кушетке, одна из сторон которой упиралась в неширокую, подпирающую свод, трубу (механическое устройство для обследования существ), Есислава сглотнула голубую облатку, содержащую сильнодействующий яд, останавливающий работу сердца.

И тогда я вовсе рассердился…

Ни на гипоцентавра подавшего ей яд, ни на Небо или Отца, а на себя. Так глупо распорядившегося этой короткой жизнью, так и не сумевшего создать голос, а значит сказать все то, что волновало и тревожило.