Елена Асеева - К вечности

— Ну, ну, мой замечательный, — протянул Родитель и резко вогнал в мое сияющее, вязко-подвижное, естество два перста, словно проверяя состояние внутри ядра. — Не нужно так ершиться. По поводу Першего. Я не всегда могу совладать с его упрямством. И потому решил проучить, ибо он не повинился предо мной даже после поданного тобою зова. Я, однако, разрешил тебя забрать, но предпочел не настаивать… А, что касается Небо, так на второго моего сына, я и вовсе негодовал… Негодовал на его дубокожие в отношении своих сынов и решил не привязывать тебя к нему. Хотя чувствую вину и по поводу твоей хвори, и по поводу отсутствия мастера. И особую вину, за рождение в паболдырях, сие скорей всего был лишь сбой, вызванный частым отключением. Так как рождение в паболдырях запускало действие в кодах, только в случае отсутствия у твоей плоти потомков. Днесь я установил за тобой пригляд, и ты будешь, мой любезный, под особым наблюдением.

Родитель резко выдернул перста из моего естества, и я зримо колыхнул боками. Их проникновение вглубь меня принесли успокоение, сняли боль, хотя не убрали напряжения… для того как я догадался, нужно было время.

— Отец! Не нужно никакого соперничества, — вновь принялся я кричать, абы не умел говорить. — Я не могу без Отца, он есть моя суть! Ты же знаешь… знаешь я возник из свернувшейся его гибели, из чужеродного организма, вируса, темной материи, оная должна была его пожрать, как пожрала допрежь того пагоду и существ находящихся на ней. Я клетка его, часть, не копия, оттиск, а кусочек, отломышек которым он пожертвовал навсегда, и посему не могу так долго находиться без него. Не нужно соперничества! Я войду токмо в его печищу! Стану лишь Крушецем, и коль ты посмеешь меня того лишить, я себя уничтожу!

Это был вызов!

Вызов Родителю…

Впрочем, ежели толковать правду, я и сам боялся того, что говорил, понимая… Понимая, что коли погибну, неведомо как поведет себя темная энергия, заключенная во мне, как может навредить Всевышнему и моим дорогим сродникам, Отцу, Родителю.

— Тише! Тише! — полюбовно прошептал Родитель и в очах его сине-марных… глубоких… блеснули бездонные космические пространства со струящимися по окоему длиннохвостыми кометами, межгалактическими газами, пылью…

Он нежно мне улыбнулся, и его пепельно-синяя кожа нежданно стала переливаться золотыми всполохами света, кои выплеснувшись в разные стороны, начертали округ Его головы, и всего тела, ореол голубого сияния, в котором проступили едва зримо перемещающиеся серебряные, золотые, платиновые символы, письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы, а также геометрические фигуры, образы людей, существ, зверей, птиц, рыб, растений, планет, систем, Богов, Галактик.

— Ну, что ты такое говоришь, бесценность, — дополнил Родитель с еще большим трепетом и нежностью своего бархатисто-мелодичного голоса, качнул меня туды…сюды. — Как это так уничтожишь себя, — определенно Он уловил мой страх, — Ты, что? Ни в коем случае я не разлучу вас. Я даже рад, что ты хочешь войти в печищу Димургов, окончательно определился с выбором. А соперничество, так это было сотворено всего-навсе для тебя, абы мозг твоей второй плоти набрался эмоциями, чувствами. Но коли ты не желаешь, соперничества более не будет. Мой драгоценный, любый Крушец. — Родитель медленно развернул голову влево, и, воззрившись в стену, достаточно сердито досказал, — слышишь, Перший, что озвучил наш малецык.

— Отец! — я это крикнул и осекся.

Осекся, понеже знал, что данный крик в этом трубчатом образовании, несомненно, будет тягостно воспринят моим Творцом. Обладая огромной звуковой волной, он мог миновать значительные расстояния, потому в таком сдвинутом месте не раз ударился о моего Отца.

Из самой поверхности синей ряби стены вступив, ретиво приблизился ко мне Перший. Его кожа почти не сияла золотыми переливами, схоронившись под густой чернотой, а губы и вовсе стали сине-марными, как очи Родителя. Вне всяких сомнений мой крик доставил ему боль. По-видимому, Родитель сие сделал нарочно. Иногда Он был довольно-таки жесток, поелику знай, я, что рядом Отец, никогда б не позволил себе кричать.

Мой Творец, покачиваясь, замер обок меня и чуть приклонил голову, ноне бывшую без венца, пред Родителем. Видимо затрепетали его перста нежно оглаживающие мое сияющее естество и остекленели от волнения глаза…

Я никогда не говорил ему причину своего появления. И Отец, теперь я был убежден, о ней не знал. Моя откровенность с Родителем, стала для него открытием. Уж я не ведаю приятным, али вспять неприятным. Хотя, коли мы ноне могли друг друга видеть, скорее всего приятной.