Джон Уиндэм - День триффидов [День триффидов. Куколки. кукушки Мидвича. Кракен пробуждается]

И жизнь прожил какую-то несуетную и отчужденную. Настолько неяркую, что о ней вообще мало что известно.

Достаточно сказать, что единственный сын своих родителей Джон Бейнон Харрис собственной семьи не сподобился создать аж до наступления седьмого десятка! Да-да, он впервые надумал жениться, предусмотрительно спраздновав 60-летний юбилей. Впрочем, его браку с Грейс Уилсон не суждено было продлиться долго.

Не случайно именно Уиндэму принадлежит одна из самых резких и язвительных «женских утопий» (фактически — жесткая антиутопия) в западной фантастике — повесть «Посмотрим, как ей это удастся» (1956). В ней изображена ситуация, когда все мужское население вымерло и представительницам прекрасного пола теперь никто не мешает устроить жизнь «правильно». На деле, разумеется, получается еще больший кошмар, чем при прошлой цивилизации, когда везде доминировали мужчины. Не сомневаюсь, доживи писатель до наших дней, его за подобные выпады сегодняшние одержимые феминистки просто распяли бы…

К счастью, до всеобщего экстремизма сегодняшних дней Джон Уиндэм не дожил. Его последний опубликованный рассказ назывался программно оптимистично: «Жизнь отложена».

Рассказ вышел в 1968 году, all марта 1969-го 66-летний ветеран английской фантастики умер у себя дома в Петерсфилде — в том самом городе, где когда-то ходил в школу.

Джон Уиндэм оставив после себя книги, которые не устаревают. И славу, которая никогда не вспыхивала ярко — как фейерверк. Вместо этого она и по сей день горит ровно и камерно — как свеча.

Если день начинается воскресной тишиной, а вы точно знаете, что сегодня среда, значит, что-то неладно.

Я ощутил это, едва проснувшись. Правда, когда мысль моя заработала более четко, я засомневался. В конце концов, не исключалось, что неладное происходит со мной, а не с остальным миром, хотя я не понимал, что же именно. Я недоверчиво выжидал. Вскоре я получил первое объективное свидетельство: далекие часы пробили, как мне показалось, восемь. Я продолжал вслушиваться напряженно и с подозрением. Громко и решительно ударили другие часы. Теперь уже сомнений не было: они размеренно отбили восемь ударов. Тогда я понял, что дело плохо.

Я прозевал конец света, того самого света, который я так хорошо знал на протяжении тридцати лет; прозевал по чистой случайности, как и другие уцелевшие, если на то пошло. Так уж повелось, что в больницах всегда полно людей, и закон вероятности сделал меня одним из них примерно неделю назад. Легко могло получиться, что я попал бы в больницу и две недели назад; тогда я не писал бы этих строк — меня вообще не было бы в живых. Но игрою случая я не только оказался в больнице именно в те дни, но притом еще мои глаза, да и вся голова, были плотно забинтованы, и кто бы там ни управлял этими «вероятностями», мне остается лишь благодарить его.

Впрочем, в то утро я испытывал только раздражение, пытаясь понять, что за чертовщина происходит в мире, потому что за время своего пребывания в этой больнице я успел усвоить, что после сестры-хозяйки часы здесь пользуются самым большим авторитетом.

Без часов больница бы просто развалилась. Каждую секунду по часам справлялись, кто когда родился, кто когда умер, кому принимать лекарство, кому принимать еду, когда зажигать свет, когда разговаривать, когда работать, спать, отдыхать, принимать посетителей, одеваться, умываться — в частности, часы предписывали, чтобы меня начинали умывать и приводить в порядок точно в три минуты восьмого. Это было одной из главных причин, по которой я предпочел отдельную палату. В общих палатах эта канитель начиналась зачем-то на целый час раньше. Но вот сегодня часы разных степеней точности уже отбивали по всей больнице восемь, и тем не менее ко мне никто не шел.

Я терпеть не могу обтирания губкой; процедура эта представлялась мне совершенно бессмысленной, поскольку проще было бы водить меня в ванную, однако теперь, когда губка так запаздывала, мне стало не по себе. Помимо всего прочего, губка обыкновенно предшествовала завтраку, а я чувствовал голод.

Вероятно, такое положение огорчило бы меня в любое утро, но сегодня, в эту среду восьмого мая, должно было произойти особенно важное для меня событие, и я вдвойне жаждал поскорее разделаться со всеми процедурами: в этот день с моих глаз собирались снять бинты. Я не без труда нащупал кнопку звонка и задал им трезвону на целых пять секунд, просто так, чтобы дать им понять, что я о них думаю.