Филип Дик - Король эльфов. (Сборник)

Ну кому из нас хочется стать пластилиновым человеком, слепленным руками пятилетнего малыша, и жить в пластилиновом мире, который может быть и очень красивым, но который, несомненно, будет перекраиваться вслед за мечтой, влекущей мальчугана к цели, известной ему одному? Самое чудовищное, что для правящей в тоталитарном обществе касты, чей коллективный разум не слишком отличен от младенческого, вселенная представляется таким же пластилиновым миром, с которым так приятно и удобно экспериментировать: подправлять, обрубать, снимать, раскатывать, расправлять. Зло — неотъемлемая часть первой реальности Филипа Дика. «Оно везде, — говорит разум мистера Тагоми, — разъедает мозг, тело, сердце и впитывается в асфальт».

Но, как мы уже видели, такая система обречена. Тоталитаризм не в состоянии развиваться, он способен лишь уничтожать, но тем самым и отрицать самое себя. В романе новый владыка Германии, пришедший на смену умершему Борману, замышляет ядерный удар по Японии, которая тоже является частью бесчеловечной системы. Все закономерно: монстр, выродок начинает пожирать собственные органы. В каком-то смысле книга Дика — это смертный приговор тоталитаризму.

Итак, бесчеловечный общественный строй лишен автором права на существование. А другой, альтернативный мир, созданный по подсказке Оракула и ставший объектитвной реальностью, так ли уж хорош, чтобы претендовать на роль своего рода утопии? Сомнительно, хотя вроде бы развитие второго мира вполне отвечает гуманистическим основам. Но не забудем, что и здесь все заканчивается войной. Неужели нет иного выхода, который, правда, в таком случае вступил бы в противоречие с указаниями «живой книги»? А впрочем, так ли уж необходимо слепо идти за Оракулом? Вспомним золотое правило астрологии: «Звезды склоняют, но не обязывают». Иначе зачем вообще нужно это странное животное — человек?

Третья реальность Дика сугубо условна, едва намечена, но даже по немногочисленным точным зарисовкам мы легко узнаем наш мир. В романе он сконцентрирован в ювелирных поделках «свободных американских художников» Фринка и Мак-Карти, решивших вступить на путь творчества. Фринку, который, конечно, тоже советуется с «Книгой Перемен», выпадает редчайшая гексаграмма, по каковой, с одной стороны, его ожидает «расцвет», «счастье», «развитие», а с другой — смертельная опасность и близкий роковой час. Тем самым выбор для человека глубоко порядочного, ориентированного на гуманистические ценности, достаточно ясно определен. Ничего больше не нужно, только: «...Работать. Творить. Ничего не боясь. До самого конца... Пока мы все не погибнем, все человечество». И тем не менее шанс остается. Зыбкий, неустойчивый, но все же крохотное оконце в нормальный мир, где, при многих отрицательных моментах, по-видимому, удастся избежать тотальной катастрофы и выбраться на принципиально иной путь развития.

Как всегда, наиболее проницательными оказываются японцы. В серебряной безделушке, лишенной, по мнению Пола Казоуры, какой бы то ни было исторической ценности, есть нечто другое, возможно, более важное — абсолютное совершенство. При долгом созерцании ее человек входит в состояние предельной умиротворенности. Это ли не цель и для всех нас, живущих в искусственно созданной обстановке нестабильности здесь и сейчас, в 1990 году?

После длительной сосредоточенности на чудесном серебряном треугольнике мистеру Тагоми удается ненадолго попасть в третью реальность. В коротких зарисовках даже те из нас, кто никогда не бывали в Америке, с легкостью узнают общеизвестные ее приметы. Для Тагоми все это немного отдает кошмаром — «серые дома, запах гари, усталые помятые лица, машины, как огромные чудовищные звери», и — о, ужас! — никто из посетителей закусочной даже не двинулся, когда внутрь вошел японец! Благодаря своему короткому путешествию, Тагоми многое понял. Именно в его уста автор вкладывает приговор германскому тоталитаризму: «Ваша нация дошла до крайней степени подлости». Следовательно, закономерный итог — гексаграмма «Бездна». Кстати, тот же Тагоми выручает из беды еврея Фринка, арестованного японскими властями и предназначенного для передачи германским властям, а далее — для передачи в какую-нибудь очередную душегубку: тоталитаризм удивительно предан своим привычкам, которые могут менять формы (концентрационные лагеря, психиатрические лечебницы), но ни в коем случае не содержание. Значит, Фринк будет продолжать творить. Значит, еще не все потеряно. И мы, живущие через тридцать лет после публикации романа, с большей или меньшей степенью уверенности можем подтвердить этот вывод, чтобы сохранить в себе хотя бы надежду.