Стенли Вейнбаум - Новый Адам

И еще до конца не родившимся отверг Эдмонд Холл желание стать завоевателем мира, и воспоминания об атомном разрушителе, родившие план создать, способное перевернуть планету, абсолютное оружие, снова канули в небытие законченного и забытого эксперимента. Сколько великих идей погибает при их зачатии, сколько человеческих гениев умирает непризнанными?

«Своего рода интеллектуальная мастурбация, — подумал Эдмонд. — Семена моих идей чахнут, не принося всходов».

Неужели осталась одна пустота? Неужели все пути отрезаны для него навечно? Или бесплодная борьба с серостью бытия это битва с туманом? Лишь на мгновение разойдется серая пелена от удара, чтобы снова сомкнуться за спиной…

«Лишь один неизведанный путь остался для меня, хотя по природе своей не слишком приспособлен я по нему странствовать. Счастье в наслаждении. Удовлетворение чувств. Это в погоне за прекрасным означает приобретение нового для меня сексуального опыта. Ну что же, я не против».

Он поднялся с земли, медленно и тяжело стал подниматься по склону к машине — карикатурный анахронизм, родившийся не в свое время.

«Поль должен послужить мне в этом, — думал он. — Поль сведет меня с женщиной».

— Хоть минуту ты можешь меня послушать, Ванни! — протестуя и умоляя одновременно, воскликнул Поль. — Я говорю более чем серьезно, и ты обязана ответить.

Ванни перестала мурлыкать глупый куплетик и с озорным выражением на лице повернулась к Полю.

— Хорошо. Ответ мой — может быть.

С мгновение Поль балансировал на грани гневной истерики, потом отчаянно всплеснул руками и бросился к окну. За спиной его весело хохотали. Некоторое время он смотрел, как в ореоле света от уличного фонаря кружится, изображая из себя ужасного дракона, летучая мышка, потом резко повернулся и посмотрел на притихшую, но все еще улыбающуюся девушку.

— В искусстве пыток тебе нет равных, — сказал он. Забавляясь с огромных размеров черным персидским котом, Ванни сморщила носик.

— Ты только послушай его, Эблис. Он оскорбляет твою хозяйку. — И глядя в глаза Полю, добавила со смешным вызовом: — Ты прав, дорогой, я училась у Торквемады.

— Училась! Да ты его сама чему угодно научишь!

— Не рычи на меня, милый. Ведь я прошу такую малость — не делать глупостей.

— Опять! Что с тобой происходит, Ванни? Видит Бог, я люблю тебя, и, мне всегда казалось, я для тебя тоже что-то значу. Почему ты так жестока?

— Я думала, что еще в прошлый раз мы договорились к этой теме более не возвращаться.

— Но почему, почему?

В ответ она одарила его еще одной смешной гримаской:

Девушка сказала: «Наконец,

Ты зовешь меня с собою под венец.

Только свадебных не вижу я колец.

Ты меня поуговаривай немножко,

И тогда к тебе в постельку

Я найду дорожку».

— Ванни, ты просто невозможна!

— И я про это, Поль. На то, что есть у меня, вдвоем с комфортом не проживешь, а у тебя и того меньше.

От такого откровения Поль как подкошенный рухнул на диван, до смерти напугав несчастное животное, которое, поджав хвост, черным клубком скатилось на пол.

— Думаю, ты опять права, — простонал он, закрывая лицо ладонями.

Легкая тень сострадания промелькнула на лице Ванни, она потрепала несчастного по плечу и, видя откровенное проявление столь безутешного горя, даже погладила по светлым волосам.

— Не расстраивайся так, миленький. Заболел — еще не умер. Если сберег честь — значит не все потеряно. — Поль вскинулся, как от удара.

— Очень хорошо, но я тебя честно предупреждаю. И этому придет конец, Ванни! Ты все равно будешь моей.

Она уронила ему на плечо свою маленькую в ореоле иссиня-черных сверкающих волос головку.

— Я тебе разрешаю, милый, — добивайся меня, добивайся насколько хватит сил.

Поль обнял ее, притянул ближе, и некоторое время они молчали. Понимая, что Полю никак не избавиться от своего тягостного состояния, что он мрачен и угрюм, Ванни решила переменить тему.

— Как твоя ночная работа, Поль?

— Слава Богу, закончилась.

— Выгнали?

— Нет, сам бросил. Не мог больше терпеть.

— А почему не мог терпеть?

— Что-то мерзкое в этом парне, Ванни. Что-то очень мерзкое. Или он просто сумасшедший, или… я не знаю, но вижу и чувствую в нем какое-то чудовище. Эти змеиные руки, лицо, улыбка его гадкая…

— В школе мне его руки казались очень милыми.