Рэй Олдридж - Душевные трубки

Той ночью мы смотрели похороны. Один взрослый и ребёнок были положены рядом с ямой, достаточно большой для них обоих, тела были плотно завёрнуты в серую, корабельно-казённую ткань. Другие колонисты стояли вокруг места похорон, лица – мрачные, головы опущены, и слушали капеллана, который говорил рядом с ямой, его глаза широко раскрыты, жесты – драматичны, дреды [7] Дред (dreadlocks) — причёска, состоящая из многочисленных отдельно скрученных прядей. - развеваются. Его аудитория, кажется, нервничает, глаза у них – вороватые. Те, кто стоял по краям толпы, кажутся особенно встревоженными, время от времени они поворачиваются, чтобы взглянуть на пустую дикую местность позади них.

Капеллан закончил свою надгробную речь и тела были осторожно опущены в яму. Двое мужчин вышли с лопатами вперёд и стали закапывать могилу. Некоторые их тех, кто стоял ближе всех, рыдали, но большинство колонистов заторопилось прочь, взгляд у них был обеспокоенный.

Компьютер перемотал запись к моменту, когда яма была закопана и у могилы осталось только трое.

Одной из них была Сухаили Трубочница, в чёрной траурной вуали, которая скрывала выражение её лица. На другой стороне могилы стоял высокий мужчина с суровыми чертами лица и держал за руку маленького ребёнка. Его лицо одеревенело от утраты; ребёнок был слишком мал для чего-либо, кроме смущения и страха.

Она заговорила с мужчиной; он, не отвечая, посмотрел в сторону. Она подняла руку в умоляющем жесте, но он повернулся и вышел из кадра камеры. Сухаили стояла одна над могилой, через минуту она закрыла лицо руками и плечи её затряслись. Кинооператор удалялся, пока она не стала крохотной фигуркой на сером ландшафте.

Джэнг подошёл к консоли и выключил холоконтур. «Хватит этого», – сказал он.

В своём убежище той же ночью я, когда лагерь был безмолвен, попробовал сделать рисунок великанши. Стилус летал над доской с удивительной лёгкостью, пока я делал её грубый набросок углём... кричащей, с широко открытым ртом, в момен шатания, с руками, поднятыми во внушающий ужас мольбе. Я не почувствовал ничего, кроме растущей боли в желудке. У меня не сформировалось никакой связи с изображением, которое я делал, только взвешивание света и тени, вычисление углов и линий, механическое добавление текстуры, все эти умышленно безжизненные, бессмысленные движения моей руки. Я почувствовал то, что, должно быть, было бледным эхом той печали, которую я однажды испытал, смотря холовид о милой утраченной возлюбленной. Зрители в моём мозгу, должно быть, были заняты.

За завтраком Ху Мун объявила, что она продолжит раскопки. Она была угрюма, но определённа. «Я не вижу причины тратить фонды Университета, возвращаясь на Дильвермун сейчас. В нашей группе произошёл смертельный случай.

Естественно, мы расстроены, то на диких мирах такие вещи иногда случаются. Я не оставлю свои обязанности из-за какой-то глупой теории».

Она мрачно посмотрела на Джэнга, но его лицо было безмятежно и он кивнул. «Ты руководитель экспедиции», – сказал он. «Это твоё решение».

«Да», – сказала она твёрдо. «Это будет означать больше работы, но я уверена, что мы со всем справимся. Лисон, ты сегодня будешь управлять вещественным анализатором. Дьюайн присмотрит за мехом-картографом».

Дьюайн надулась. «Но сегодня я собиралась обновить свои дневники. Столько всего случилось».

Ху Мун не стала терпеть свою протеже. «Обстоятельства изменились», – рявкнула она. Глаза Дьюайн, казалось, заслезились, но она покорно кивнула.

Позднее я отдал Джэнгу свой рисунок. Он взял его, прошептав благодарность, но никак не прокомментировал, за что я был благодарен.

В последовавшие дни мы нашли еще трубки, вырезанные из белого камня, хотя трубка, которая была у Ирвэйна, похоже, исчезла. Трубки часто представляли собой стилизованные небольшие фигурки, оборачивающиеся некой вызывающей беспокойство формой. Одна трубка была с чашей, вырезанной на подобие головы со спутанными волосами и ртом, окольцованным загнутыми во внутрь зубами-иглами – минога в человеческой форме. Мы нашли несколько хорошо сделанных трубок-черепах, каждая – с вырезанным на спине лицом и каждое лицо представляло отдельное чувство в резко стилизованной форме: ужас, радость, сексуальная развязность, печаль. Всякий раз, когда мы находили трубку, сделанную из белого камня, который я взял из осколков мёртвой великанши, Джэнг клал их в защищённый шкафчик, к которому имели доступ только он и Ху Мун.