Дана Арнаутова: Культурный слой

Расчёты и опыты говорят о том, что распад подселённой личности должен быть достаточно медленным, чтобы накопленное не исчезло в один миг. Многое будет утрачено, но многое я успею. К тому времени, как я окончательно перестану быть, я буду уверен в одном — я обманул судьбу и схватил Бога за бороду, я укоренил живой саженец в мёртвой плоти. Я не увижу ни цветов его, ни плодов, но в одно я верю: он проколет проклятый пузырь, разорвёт тесный кокон и откроется солнцу.

На пятые сутки в Москве, которая все так же равнодушно-враждебно шумела за окнами, лишь слегка умолкая ночью, Джереми разбудил страх. Липкий тяжелый ужас, скрутивший внутренности, подогнул ему колени к животу, навалился давящей тяжестью и пронзительной тоской. Проснувшись, он еще несколько секунд не понимал, где он и как здесь очутился, всем существом осознавая только одно — пустоту рядом. Выдираясь из объятий медленно уплывающего кошмара, Джереми перевернулся на спину, с трудом разжал сведенные судорогой пальцы и дотянулся до кнопки подсветки на будильнике. Полчетвертого утра. Он в Москве. Ему приснилось, что Элен умерла.

Он стоял в палате, невыносимо-белой и отвратительно пустой, смотрел на аккуратно заправленную кровать и знал, без тени сомнения, что Элен больше нет. Нигде. Никогда. И не будет. Во сне он беззвучно выл, не в силах пошевельнуться, забиться в судороге, крикнуть — а наяву… Джереми смахнул слезы, текущие по мокрым щекам, только сейчас почувствовав их. Ну всё, всё… Это просто сон. Можно взять мобильник, привычным жестом, не глядя, вызывать Элен — и через несколько секунд услышать её голос …

Надолго ли? — издевательски подмигнул экранчик часов. Тик-так… Еще час, еще день, неделю… Ты же умный мальчик, Джем Уолтер, с чего ты решил, что сможешь победить? Что у тебя есть? Скандал полувековой давности, который невозможно доказать? Кого ты им напугаешь? В лучшем случае, от тебя отмахнутся, в худшем — всякое может случиться с докучливым журналистом в чужой стране. А время Элен уходит: тик-так, тик-так… И будет белая палата и пустая постель. А ты сидишь в Москве, Джем, потому что тебе страшно вернуться к ней и сказать, что ничего не вышло. Что ты будешь делать, когда командировка закончится, Джереми? И что ты будешь делать, когда останешься один, с проклятой премией за проклятое расследование? Хорошо над тобой подшутили, Джем? Возвращайся к Элен. Хоть на неделю, на месяц, не бросай ее сейчас… Побудь с ней — а потом попробуй выжить без нее. Ты же теперь знаешь, как заглушить боль? В любом баре твою беду поймут и помогут забыть про нее…

— Нет, — прошептал Джереми. — Нет!

Протянув руку, он сомкнул пальцы на холодном пластмассовом корпусе и, размахнувшись, ударил им о стену. А потом еще раз, и еще, пока пластик, растрескавшись, не посыпался у него из кулака.

— Нет, — повторил он снова, бессильно и зло глядя в подсвеченную неоном рекламных щитов пустоту за окнами. — Я не боюсь, ты слышишь? Я не брошу Элен. Что бы ни случилось — я вернусь, когда сделаю все, что смогу. И уж точно я не буду пить…

Поморщившись, Джереми вытащил острый осколок, впившийся в ладонь. Не хватало ему еще истерик. Статьи, аккуратно уходящие Киту каждый вечер, принимаются читателями на ура. Но это не то. Нужно что-то другое, что-то, скрытое под самым глубоким двойным дном этой поганой истории. Хватит копать прошлое толстозадых нуворишей — это не приблизит его к разгадке. Навкин. Что он хотел сказать Джереми, дав ему зацепку? И где искать следующий узелок на этой ниточке. Академик не был женат, у него нет детей. А любовница? Родные? Друзья? Кто может подсказать хоть что-нибудь?

Точно. У Навкина есть младшая сестра! Вскочив с постели, Джереми, как был, голышом, схватил ноутбук. Заметки к статьям, собранный еще в Америке материал… Вот! Куделькова Анна Михайловна! Социальная база… Адрес, телефон. Боже, как просто. Джереми, ты теряешь хватку, забываешь азы работы! Он потянул мобильник, но, глянув на мигающую четверку, опомнился. Ладно, значит, сейчас он просто займется следующей статьей, чтоб сэкономить время для встречи. Уснуть все равно не удастся… Только бы получилось! Только бы она была дома и согласилась его принять. Во сколько можно позвонить? В восемь, в девять? Джереми с сожалением глянул на разбитый будильник, стыдясь собственной вспышки.

Решительно ничего близкого между ними не было: никакого семейного сходства, никакой общности манер или поведения. Джереми оставалось только удивляться, откуда взялась в Навкине эта холодная аристократичность, если судить по его сестре. Невысокая расплывшаяся женщина с круглым, чисто славянским лицом, курносым носом уточкой и отросшими седыми корнями небрежно покрашенных волос была неизмеримо далека от «Ментала», мира науки и своего брата, похоже. Английским она не владела и едва не положила трубку, услышав иностранную речь, но, видимо, умоляющие интонации Джереми сделали свое дело: Куделькова позвала к телефону внучку. Через час Джереми сидел в небольшой, скромно обставленной гостиной, пил из вежливости паршивый растворимый кофе и понимал, что промахнулся. Рыженькая круглолицая девчушка — а вот она была похожа одновременно и на бабку, и на молодого Навкина — медленно переводила, старательно составляя предложения. Но рассказ Анны Кудельковой был также правилен и скучен, как школьный английский ее внучки. С академиком она общалась редко и формально: открытки на праздники, иногда звонки. Рано вышла замуж, на себе вытягивала быстро спившегося мужа, воспитывала сыновей, работая в заштатной библиотеке. Насколько понял Джереми, Навкин помогал сестре деньгами на крупные покупки и оплатил образование вот этой вот рыженькой. Дорогая частная школа с естественно-научным уклоном — что же, видимо, любовь к науке в семье передалась через поколение. Визиты? Нет, Виталий Михайлович был очень занят. Девочка заколебалась, выбирая слово, но, в конце концов, назвала академика не дедом, а полным именем, официально, насколько Джереми знал русский этикет обращений.