Станислав Соловьев - Somnambulo

Сзади летел старик в длинной ночной рубашке — победоносно держал эмалированный горшок. А под руки его держали суровые жандармы, словно архангелы — их одежды были белы, а за спинами хлопали золотые крылья…

Вот деревянной рукой им отдает честь капитан императорской армии. Лицо его каменное, глаза закатились под самые брови, рот его широко открыт, и на губах чернеет запекшаяся кровь. Он словно мертвый, этот капитан, он вовсе не живой, сделан из гипса. На голове у капитана шутовской колпак, а на ремне прикручена к телу болтами игрушечная сабля из мятой жести. И правой рукой, посиневшими пальцами, делает капитан неприличные жесты…

Вслед ему, летит старуха, что вяжет государственный флаг. Но цвета на нем перепутаны, у орла вместо голов еще одни лапы…

А вот летит и толстяк. Он гонится за пирожками, догоняет, хватает, бросает их в рот, уведомляет всех радостно: «этот — с луком!» Он неприлично гол, и жирное пузо его трясется складками в такт полету…

Летят горцы, играющие на ящике оружия за право, кому первому сдаваться и разоружаться…

Летят крестьяне, они сеют анекдоты, а вырастает полынь–трава…

Летят тысячи картонных лиц, водоворот, кружение, ветер, туфли, руки, кошельки…

Летит все, летит…

Мартин вздрагивает, корчится, подтягивает ноги, а ноги — словно мокрое мыло скользит по влажной мыльнице из зеленной пластмассы. Он тонет, он просыпается, опять выныривает из эротических кошмаров. Но вязкая, студенистая волна снова накрывает его с головой, вновь засасывает, глотает, тянет, и капитан императорской армии оказывается мертвым морским чудовищем. Оно выплывает из пучин сновидения, шевелит мокрыми усами, топорщится медными глазами–пугавицами. В одной его руке полицейский свисток, в другой — металлический жук автоматического пистолета, что задирает смертоносное брюшко — хочет разродиться ядовитыми личинками свинца. «Именем Императора!..» — рычит чудовище капитан, и моргает…

Мартин в большом и пустом помещении.

На квартиру это не похоже. Вокруг голые бетонные стены с ржавыми потеками, бетонный пол заляпан толи известью, толи мелом. Здесь холодно, нет ни одной лампы, нет ни одного окна, но почему–то все залито сумрачным светом. Мартин трогает стены — они шероховаты и прохладны. Он не знает, как оказался в этих комнатах. Голос, идущий откуда–то сверху, — не мужской, не женский, не детский, — бестелесный голос говорит ему, чтобы он не останавливался. Ты еще не нашел, что ищешь. Продолжай искать…

Мартин идет — из одной комнаты в другую, в каждой комнате четыре проема, а там комнаты, в которых четыре проема. Мартин каждый раз поворачивает — то направо, то налево, то идет вперед. Комнаты все похожи, словно это одна единственная комната, умноженная в тысячи раз. Он ходит по комнатам, трогает стены руками, слушает голос, заглядывает в проемы. Это не комнаты, понимает он, это бетонный лабиринт…

И когда он это понимает, он оказывается в комнате, в которой нет ни одного проема, и больше не нужно никуда идти. Ты нашел, говорит голос. И Мартин понимает, что это правда…

Было почему–то тихо. Казалось, что нет ни одного звука во всем мире, звуков никогда не существовало. Они не могут существовать, не должны существовать, только эта тишина имеет такое право, больше же ничего нет… Может, было не так уж тихо. Просто Мартин так воспринимал мир после адского шума и грохота, который с самого начала сопровождал поезд. Теперь поезд, по неясно какой причине, стоял. Стоял один, ни одного окна не светилось в его плоских железных боках. Мартин никак не мог понять, почему так тихо, почему стоит поезд, почему он никуда не едет, разве уже приехали?.. Но еще рано, еще не могли приехать, ведь еще ехать и ехать, этого не может быть… Что это за станция?.. Почему стоим?.. Почему не едем?.. — спрашивал Мартин у тишины, и не слышал своего голоса.

Была глубокая ночь. И хотя луны на небе не было, было как–то светло — так светло, что можно читать Сновидческий Вестник . Небо само светилось спокойным зеленоватым светом, наливалось приглушенным сиянием, текло между спящими тучами, фосфоресцировало — там, вверху, раскинулся далекий и незнакомый океан, и далеко, на многокилометровой высоте нехотя горит мельчайший планктон и проплывают желеобразные медузы…

Было прохладно после жаркого и душного вагона. Мягко накатывали ветреные волны на кожу, ее лизали невидимые, но густые валы прохладного воздуха — все было на той грани приятного блаженства, когда преодолеваешь болевой порог и уже ничего не чувствуешь…