Станислав Соловьев
SOMNAMBULO
«Государством называется самое холодное из всех холодных чудовищ. Холодно лжет оно; и эта ложь ползет из уст его: «Я, государство, есмь народ»… Государством зову я, где все вместе пьют яд, хорошие и дурные; государством, где все теряют самих себя, хорошие и дурные; государством, где медленное самоубийство всех — называется — «жизнь»…»
Фридрих Ницше «Так говорил Заратустра»
Мартин С., студент из Польво — Кальенте, ехал в жарком вагоне пассажирского поезда № 431. Ехал на запад, отсюда такой далекий запад — в Польво — Кальенте это совершенно невообразимая сторона света. Там даже нельзя было себе представить, что есть что–то, кроме вездесущего Юга. Он ехал в город Нунка–ен–ла-Вида, который называл просто — Нунка.
Было жарко. Нестерпимо жарко, жарко, как всегда здесь летом, но оттого казалось, что сегодня жарко как никогда. Каждый летний день этого края — самый жаркий день в жизни. Но это была неправда, это звучало слишком красиво и поэтично, хотя никакой поэзии, ничего не вызывала эта жара, все было гораздо привычнее и от того — невыносимее.
В проходе маячил проводник. Он искательно заглядывал пассажирам в глаза и улыбался разбитыми губами. Его белые пальцы сжимали абажур от настольной лампы, а развязавшиеся шнурки весело шуршали вслед рыжим старым ботинкам. Он не предлагал чаю — кто будет пить чай в такую жару. Он спрашивал, есть ли у кого водка. У него нет денег, но он готов выменять бутылку на что–нибудь. «То, что в хозяйстве пригодится», — шептал проводник разбитыми губами и тыкал всем абажур. На него шикали, в него плевались хлебными мякишами, били по лицу сумками, и проводник как слепой брел в обратную сторону, придерживая окровавленный подбородок свободной рукой…
Предсумеречная темень вилась за окнами вагона, вилась как бы нехотя, с ленцою. Окна были сплошь запотевшими. Они были толстыми и неровными, эти окна, они были подернуты белесым влажным туманом. Иногда струйки талой воды медленно рисовали на грязной поверхности искривленные узоры, и возникали мимолетные речки на карте стекла, и сквозь них проглядывало непонятное зазеркалье, где мерцали полуистертые слова «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ОНЕЙРОКРАТИЮ!» Но эти бодрые слова быстро исчезали, зарастая мелкой водяной пыльцой, и опять ничего не разобрать.
Вагонные окна напоминали Мартину неаппетитно липкие дешевые леденцы из горелого сахара, и в минуту помутнения рассудка хотелось их лизать языком. Но язык вместо приторной скользкой поверхности натыкался на копоть, и тогда на зубах скрипела пыль, но сплевывать было нечем.
Он оборачивался, и видел, как другие пассажиры лижут языками окна — их лица перепачканы сажей, а глаза пусты как у мертвецов. Слышался натужный кашель, и кто–то жаловался обиженным тоном, что окна не мытые, а могли бы помыть — такие деньги дерут за билет…
Мартин смотрел в окно, смотрел туда уже долго, смотрел без всякого интереса. За стеклом не спеша уползали куда–то на восток и юг деревенские домики. Мазаные необожженной глиной, облупившиеся, присевшие на один бок, с пылающими крышами из проржавевшего листового железа, с узкими незрячими окнами, с не дымящими, полуразрушенными, как гнилые зубы, трубами уползали они. Уползали уже растрескавшиеся, с выгоревшей и шелушащейся, как у больного проказой, кирпичной кожей, они и были тяжело больные — болеющие летним солнцестоянием. Уползали кривые заборы, длинные, некрашеные, похожие на истершиеся клыки одомашненного хищника; на заборах чернели надписи — реклама Государственных Снов. Уползали черные столбы с волосней оборванных электропроводов, грозно показывающие на пыльное небо своими бесчисленными ломкими пальцами. Столбы ощетинились ржавыми гвоздями, битыми лампами, развороченными кожухами трансформаторов, телефонными трубками, что прижимали к ушам полуголые люди… Уползали чахлые одинокие деревца, тонкие, почти без листвы, — словно нарисованные водянистой акварелью на старой папиросной бумаге… Уползала и здешняя хозяйка–степь, а вместе с ней — какие–то собаки, бредущие среди желтой травы, вихляющие куцыми хвостами. Коровы, окрашенные в государственные цвета, линяющие коты, пьяные люди на четвереньках… Уползал случайный грузовик, петляющий, мчащийся в сером облаке пыли. Все, все уползало, и не было этому уползновению ни конца, ни смысла…
Читать дальше