Эндрю Пайпер - Проклятые

Наверное, со стороны я выглядел как какой–нибудь здоровый олух, который куда–то спешит и изо всех сил стремится предотвратить неизбежное опоздание.

На самом деле я совершал самоубийство.

Стояла тихая ночь, однако в моих ушах шумела кровь. Она стремилась совершать свой обычный круговорот в моем теле, но не успевала попадать туда, куда ей было нужно. Вскоре накатила боль. Новая, никогда прежде не испытанная. Словно прессом сжало грудь так, что, казалось, затрещали ребра. Но я не обращал внимания на эти грозные признаки, так же как не замечал ни огней светофоров, ни бесконечной Луисбург–сквер. Повернув на юг, на Бикон–стрит, расталкивая подвыпивших туристов, я направился на другую сторону, в общественный парк.

И даже тогда, у самого конца пути, ощущение окружающей красоты переполняло меня.

Пожалуй, могли бы найтись какие–то более серьезные наблюдения и мысли в ту минуту, когда собственные ноги отказались меня нести и я засеменил как утка, звезды в ночном небе засияли ослепительным светом, а сами небеса вдруг сузились до небольшой окружности. Однако когда моя голова ударилась о землю, а ивы, залитые огнем дома вдоль Бойлстон–стрит, и серпик луны начали заваливаться куда–то в темноту, я все еще думал:

Как же здесь хорошо!

Воздух…

Это то, что держится дольше всего. Древняя потребность наполнить легкие. Еще один вдох, еще… на прощание…

Но это — все. Последнее дыхание этого мира пахло травой. И свежей росой.

Как хорошо…

И потом, прямо перед тем, как целиком погрузиться во мрак, я услышал, что кто–то еще добавил чистым девичьим голосом:

Там, куда ты идешь, не так уж хорошо, Дэнни–малыш…

Прежде чем открыть глаза, я постарался вспомнить, что привело меня сюда. Пока я оставался во мраке, можно было вернуть большую часть прошлого, восстановить последовательность событий. Мне почти удалось отыскать смысл во всем случившемся. Когда оказываешься в состоянии ПОСЛЕ смерти, первой страдает память — это я знал точно. И хотя жизнь практически забылась, часть из этого недавнего прошлого была прекрасна, лучше всего, что я знал, и мне не хотелось, чтобы она исчезла.

Слишком поздно.

Теперь это твое настоящее.

Это — твое «сейчас».

И ничто, кроме этого, не имеет значения.

Ну, что, Дэнни, готов? Пора шевелиться. Ради них. Итак, на счет «три» открываем глаза.

Один…

Как и прежде, запах подсказал, где я нахожусь. Однако в этот раз он был другим. Я вернулся в свою комнату. Сейчас я — в ней. В настоящем, которое, кажется, расширилось до размеров вечности. Только на этот раз вечность пахнет скверно.

Несвежие простыни, нестираный спортивный костюм, подгоревшие тосты и сиреневый дезодорант — все это пахло настолько резко, что, очнувшись, я закашлялся, словно под нос сунули флакончик с нашатырем.

…Два…

Есть и другое. Вонючий запах экскрементов животных. Не собак или кошек, а какой–то дикой твари, возможно, с другого континента. Хищной твари.

…Три!

Я сел и принялся отмечать последствия ярости этого создания. Глубокие борозды на стенах, оставленные когтями размером с хороший лом. Совершенно измочаленный постер к фильму «Дюна» висит на одном уголке. Жуткая мешанина из запачканной дерьмом одежды и расщепленного дерева; все залито кровью. Лоскутья всего этого висят на том, что осталось от окна и изголовья кровати. А на полу — вверх изображением валяется единственный семейный портрет семьи Орчард. Мы улыбаемся вымученными улыбками. А Эш смотрит на меня, словно говоря: тебе следовало знать, что все этим и закончится.

Тварь, которая здесь побывала, охотилась. И, когда не нашла того, что искала, оставила свидетельства своей силы, своего размера. Словно желая показать, на какие ужасные вещи она способна.

За порогом жизни можно испугаться. Можно испытывать страх смерти даже ПОСЛЕ смерти.

Я встал и на цыпочках направился к двери, стараясь не становиться на торчавшие повсюду гвозди и не касаться оголенных проводов. Заметив разбросанные медали, которыми меня награждали в шахматном клубе, я чуть не начал их собирать неизвестно зачем. И внезапно сам себе ответил: просто эти медали напоминают о единственной игре, в которой я был силен. В шахматах моей особенностью было умение уходить от опасности. Глухая защита в надежде на промах противника. Ту же самую тактику я применял против Эш.