Эндрю Пайпер - Проклятые

Едва самолет приземлился, я вновь стал терзать телефон. Хотел отправить повторяющиеся текстовые и голосовые сообщения, но затем отказался от всего этого и вновь принялся вызывать ее, пока к самолету не подали трап.

Я позвонил около двенадцати раз, прежде чем она все же ответила. Хриплым голосом. На заднем фоне послышался звук электрического звонка: приглушенная атмосфера какого–то учреждения.

— О, Дэнни! О, боже! Это… О, мой бог…

— Детка, успокойся, ладно?

— Черт возьми! Этого не могло случиться …

— Просто скажи мне, где ты.

— В больнице.

— Эдди?!

— Он прекрасно себя чувствовал. Все было замечательно . Никто не мог поверить, как быстро он поправляется. Когда сказали, что он может отправляться домой, видел бы ты , как он был счастлив! А потом я поднялась к нему в палату, чтобы принести чего–нибудь поесть, а он…

— Что?

— Он покинул нас, Дэнни!

Дикий вой. Это единственное словосочетание, которым можно назвать звук, который я издал. Громкий, короткий и тут же стихший, потому что я изо всех сил вцепился зубами себе в руку.

Стюардесса открыла дверь самолета, и пассажиры потянулись к своим сумкам в багажном отделении над головами.

— Уилла, — позвал я, когда, наконец, смог говорить членораздельно. — Как он нас покинул?

— Он ни на что не реагирует. Словно спит… Но он не спит. Я пыталась его разбудить! Пыталась ! Но не смогла!

— Кома. Он в коме?

— Они не говорят это слово. Но да — похоже на то.

Пассажиры столпились у выхода, многие бросали на меня любопытные взгляды. Они были рады, что уходят, оставляя странного чудака во втором ряду кресел наедине с его проблемами.

— Я прочитала сообщения, которые ты посылал, — сказала Уилла.

— Слишком поздно… Извини.

— Как ты узнал, что это она?

— Охранная сигнализация и камера наблюдения. Я видел, как она вошла в наш дом.

— Это она сделала с моим сыном?

— Да.

— Но ты же сказал, что все будет хорошо. Ты считал, что все закончилось.

— Я так думал. Должно быть, я ошибся. А может, и нет, но, похоже, это не имеет значения.

— Если это сделала она, что удержит ее от того, чтобы вернуться? Что ее остановит, если она захочет забрать Эдди? Если она забралась в дом, значит, она может прийти и в больницу, верно?

Полосатый халатик волонтера. Эш показывала мне, куда она собирается направиться после визита в мой дом.

— Я приеду быстро, как только смогу, — только и сказал я.

— Дэнни, что же мы будем делать?

Самолет опустел, в нем оставался только я. Стюардесса бросила на меня взгляд, в котором читалось, что ей до смерти надоели сумасшедшие, которых приходится выковыривать в конце полета из салона, словно сардины из консервной банки.

Но я направился к выходу сам. Затем торопливо бросился к терминалу, расталкивая окружающих, пробился к вывеске «НАЗЕМНЫЙ ТРАНСПОРТ». Новый приступ боли в груди не позволил мне ответить на вопрос Уиллы. Хотя, пожалуй, мне нечего было сейчас ей сказать.

Думают, что при сердечном приступе больше всего болит там, где находится сердце. На самом деле боль может присутствовать везде: в ногах, в затылке, в глазных впадинах.

У меня, например, болело все тело, пока такси неслось через туннель Каллахан и пересекало восточные районы Бостона, направляясь в центр города. Мы неслись по шоссе, и светящиеся полосы сливались в одну.

Это была сумасшедшая гонка по ночному городу. Водитель не сбавлял скорость, петляя по улицам, рассчитанным только на движение конных экипажей, и не обращая внимания на красный свет светофоров, поскольку твердо рассчитывал на обещанные ему сверх счетчика сто баксов, если мы быстро доедем.

Я был уже близко. Когда появились огни больницы, боль снова, словно крыса, принялась точить меня.

— Ну, как? — спросил меня довольный таксист, подъезжая к самому входу в больницу. Он говорил с сильным акцентом, характерным для выходцев из Дорчестера.

Я отдал ему все, что у меня оставалось.

Уилла не прикоснулась ко мне.

Я не ожидал объятий, или поцелуя, или чего–то подобного — не знаю вообще, чего я ждал. Но она отшатнулась от меня так, словно я был разносчиком какой–то болезни. И это ее инстинктивное движение заставило меня тоже отступить на шаг. Понятно, что не требовалось никакого зеркала, чтобы догадаться, какое впечатление мог на нее произвести мой внешний вид: грязный, с остекленевшим взглядом, ясно выражающим лихорадочное желание застать умирающего больного. Я был проклят в ее глазах.