Эндрю Пайпер - Проклятые

— После этого ей стало только хуже. «Папа гуляет со мной, — говорила она. — Держит меня за руку, как будто ведет в школу, и нашептывает самые грязные слова в уши». Будь вы на ее месте, вы не смогли бы с этим жить. И никто бы не смог.

— И тогда она снова решила себя убить.

— Только на этот раз решила сделать все наверняка! Взяла отцовское охотничье ружье, приставила к горлу и нажала пальцем ноги на курок. Точно так же, как покончил с собой наш папаша. И с помощью того же ружья…

— О господи! Мне очень жаль…

Сильвия немного помолчала.

— Знаете, где она взяла это ружье? Он оставил ей его по завещанию! Словно это была шутка такая.

— Или приказ, — не подумав, ляпнул я.

Хозяйка посмотрела на меня так, словно я надул пузырь из жвачки, и он только что лопнул, размазавшись у меня по физиономии. Потом спросила:

— Что вы имеете в виду?

— Ваш отец ушел из жизни таким способом и хотел сказать, что Вайлет должна последовать за ним. Это похоже на то, что делает моя сестра.

— Серьезно? А люди, наверное, считали вашу сестру хорошей девочкой?

— Они думали, что она ангел.

Женщина кивнула. Казалось, сказанное мною помогло ей принять какое–то решение.

— Итак, ради этого вы и приехали сюда. Вы хотите узнать, существует ли способ заставить вашу сестру остановиться.

— Вы знаете такой способ?

— Вайлет, возможно, его знала. Но ее больше нет. Однако мне известно, что она пыталась его найти. Она обращалась к приходскому священнику, вашим друзьям из «Жизни после смерти», адептам «Нью Эйдж», к тем, кого вы называете вуду. Она стучалась во все двери в Массачусетсе, где надеялась найти помощь. И ничего не помогло. Как, полагаю, не принесет и вам никакой пользы.

— Почему вы так думаете?

— Потому что ваша сестра умерла . Она стоит одной ногой на том берегу Стикса, а другой упирается в ваше горло. Невозможно отсюда, из этого мира, вытолкнуть ее туда, где ей следует находиться. Ее можно только втащить на тот берег.

Внезапно Сильвия резко покраснела. На ее лице появился лихорадочный румянец, похоже, у нее резко подскочила температура. Она бессильно откинулась на спинку стула, хватая ртом воздух. Заметив, что с ней происходит, я бросился к буфету, схватил стакан, плеснул в него немного воды и подал ей. Сильвия сделала глоток, и ее передернуло, словно она выпила чего–то значительно более крепкого, чем простая вода.

— Желаю удачи вам, мистер Орчард, — сказала она, немного отдышавшись. — Но прямо сейчас, думаю, мне надо немного полежать.

Пожилая женщина поднялась на негнущиеся ноги и позволила мне подать ей руку. Мы вместе пошли к входной двери, но в узком коридоре я слегка прижал ее и своим плечом задел висевшую на стене фотографию в рамке. Причем задел довольно сильно, потому что фото сорвалось с крючка и мне пришлось ловить его свободной рукой, чтобы рамка не упала на пол и не разбилась. Вешая фотографию назад, я обратил внимание, что на нем изображена Сильвия в возрасте одиннадцати–двенадцати лет, стоящая на краю деревянных мостков в купальном костюме рядом с другой девочкой, должно быть, Вайлет. Обе они, видимо, только–только выбрались на берег из озера, их длинные мокрые волосы липли к их плечам и шеям. Традиционный сюжет обычного праздничного снимка.

Но что–то на этой фотографии привлекло мое внимание. Что–то в ней было неправильно.

Присмотревшись повнимательнее, можно было заметить, что девочки, улыбаясь, явно делают над собой усилие и прижимаются друг к другу, словно стараются защититься от чего–то или согреться после купания в холодной воде. Это позволило мне понять, кто сделал этот снимок. Человек, державший камеру, запечатлел не просто образы двух девчушек, он увековечил их хрупкий, трепещущий внутренний мир.

Мы подошли к двери, и Сильвия отпустила мою руку. Постаралась стоять тверже.

— Спасибо вам, — сказал я, и она что–то прошептала, но это нельзя было назвать ответом, хотя смысл угадывался совершенно четко:

Просто уходите…

Уже стоя на пороге и открыв дверь, я оглянулся и посмотрел на лестницу, которая вела на второй этаж.

Там стоял человек и смотрел на меня сверху вниз.

Его волосы были гладко причесаны и набриолинены до блеска. Сорочка и брюки старые, но аккуратно выглажены. На его лице застыла добрая улыбка сиделки, человека, ухаживающего за больным родственником, вежливого, знающего и внушающего доверие. Он выглядел как сельский доктор в возрасте около шестидесяти лет. Добрый человек…