Александр Годенгельм. Без пяти (а теперь без вечности) минут барон. Отказался выйти из горящего поместья, где и остался с младшей сестрой на руках. Красноармейцы этого от него и ожидали.
Сергей Грегорович, тот самый блондин. Пустил себе пулю в висок из однозарядного револьвера, когда ждал с семьей расстрела.
Осип Хилков, князь. Бросился в приусадебный пруд, едва узнав, что царь отрекся. Пруд оказался слишком мелок, и смерть наступила от встречи черепа с фигурными изразцами на дне.
Анатоль Броневской, тот, что брел позади всех, устало волоча ноги. Пытаясь дезертировать с фронта, прострелил себе обе ноги. Умер от гангрены, хотя конечности успели ампутировать.
И так далее, и тому подобное.
Чаем отпаивали не только меня. Знакомство, можно сказать, состоялось.
Они стояли в светлом помещении, держа в руках по свечке.
Топтались, негромко переговариваясь. Вот так вот и стояли минут двадцать по вечерам, разговаривая ни о чем, и не зная даже, зачем они все это делают.
— Кем бы ты стал, если бы не… — поинтересовался негромко Осип, но произнести слово на «р» не смог.
— Если бы не революция? — задумчиво переспросил Сергей, не стесняясь своего громкого голоса и того, что на него все обернулись.
— Я бы стал хирургом. И вдруг, решив, что его не поймут, добавил:
— Ну, людей резать. Осип недовольно поморщился, и свеча в его руке капнула воском.
— А я вот — наоборот.
— Что, зашивать? — Сергей хохотнул гортанно и глухо, полностью оправдав свое прозвище «Мотор».
Они с Осипом друг друга невзлюбили сразу: слишком уж были разными. Громоподобный, уверенный в себе минчанин Сергей Грегорович, и мягкий, добрый и будто перед всеми виноватый Осип Хилков. Мне они оба стали дороги за это время, каждый по-своему. Теперь без громких шуток и кротких укоряющих взглядов мне становилось не по себе.
— Нет, Сережа, — спокойно ответил Осип, — ветеринаром, — и отошел.
— Добро! — крикнул Сергей, решительно оставляя за собой последнее слово.
Свеча подтекала, оставляя у меня на руках едва теплые жирные пятна. Я их и не чувствовал.
— А ты кем бы стал? — тихо и как будто равнодушно произнес над моим ухом Годенгельм, Саша, совершенно удивительный финн, из того типа хладнокровных людей, что похожи на паровоз: долго разгоняются, но потом останавливаются с трудом.
Я вздрогнул от его голоса. Я даже не замечал его рядом с собой. Это была еще одна удивительная способность удивительного Александра Годенгельма.
Я надолго призадумался. И правда, кем бы я стал, если бы не? Опорой матери, которой уже нет? Слугой царю, которого свергли, отцом солдатам, которые крушили мой любимый Петербург?
Я еще немного помялся и решился. Саша не будет смеяться, он, наверное, забудет через час.
— Культура Северного Возрождения, — пробормотал я смущенно. Это от матери я не скрывал, что, если бы не война, умчался бы в Центральную Европу учиться. А здесь нужно было быть осторожнее. Годенгельм пожал плечами и тут же кивнул.
— А я бы на рояли играл. И детей учил. Бесплатно.
И тут же потерял ко мне интерес. Тут я понял, что весь этот разговор был затеян только ради этой рубленной фразы. Саша должен был кому-то это сказать, и выбрал почему-то именно меня.
Да я и не был против.
Время обучения затягивалось. Мы потеряли счет часам, дням, может, даже и годам. Спать не хотелось, но мы приходили и все же ложились. Я весьма уныло наблюдал за тем, как бреются, глядя в зеркала, Сергей и Анатоль. Они смотрели на нас в ответ и ухмылялись.
И всякий свет учения просто обязан был закончиться пропастью выпускного задания.
Нас окружили наставники. Заговорил главный. У него были невыразительное, просветленное и будто бумажное лицо и совершенно тусклый, лишенный интонаций, голос. Слушать его было бесконечно скучно.
А говорил наставник о долге, ошибках, вине перед людьми, которых мы покинули, о несовершенных поступках и подвигах. Сергей Грегорович зевнул до щелчка челюстей. Я неодобрительно на него покосился, тот только ухмыльнулся в ответ. Я пожал плечами и снова попытался вслушаться в поток сознания наставника. Это, кажется, ни у кого еще не получилось. Слова ускользали через уши, лениво ложась на пол пыльной пленкой.
Я потер пол подошвой ботинка. Он негромко скрипел.
— Каждая ошибка неминуемо ведет к смерти. Не сразу, не сию секунду, но постепенно. И каждая ошибка только приближает жизнь к ее концу, — завывал наставник. Мы потихоньку начинали прислушиваться. — У каждого из вас появится подопечный, такой же граф или князь, живущий в смутное время многих дорог и тупиков; ваша задача провести его через становление взрослым человеком, всеми силами лишая возможности совершить ошибку. Все они — дети, едва достигшие восемнадцатилетия…
Читать дальше