Виталий Владимиров - Колония

Генеральный уехал торгпредствовать, а через два года его призвали к ответу - ревизия обратила внимание на сложность расчетов. Когда разобрались, то и прокуратура и ОБХСС сказали, что криминала нет, никто себе ничего в карман не положил, все было ради Его Величества Социалистического Обязательства. Но тут началась, как снежный ком, кампания по разгрому внешторга - торгпреда выгнали из партии и уволили.

Лакированная картинка зарубежья из нашего социалистического лагеря привлекательна - ради нее бежала замуж за местного знакомая всей нашей советской колонии одна гражданка. Впрочем, даже гражданство она сменила. А он пожил с ней и развелся. Она приходила к воротам торгпредства и ждала, когда кто-нибудь выйдет - работу просила или хотя бы поговорить на родном языке.

А чужестранцем можно ощущать себя и в Союзе. Мы приехали как-то в командировку в Таллинн - писать об Эстонии. Жили в "Интуристе", пили ликер "Вана Таллинн", бродили по средневековым улочкам, гуляли по Певческому полю, по развалинам храма в Пирите и однажды по шоссе углубились в лес. Он был чист и торжественен, как воскресная месса. Деревья обступили нас и словно поднимались вместе с нами по пологому склону. Но человек тем и отличается от зверя, что живет не в единстве с природой, а диктуя свои законы. Свои социалистические обязательства по отношению к ней. Так и мы натаскали сучьев и шишек, и лениво пополз вверх дымок костерка. Он быстро разгорелся, и мы растерянно увидели, что языки пламени побежали по сухому мху и хвойной подстилке, серое пятно пепелища в короне приплясывающих огоньков неудержимо расползалось, и я представил себе, как огонь перейдет на молчаливо смотрящие на нас сосны, и понял, что это - чужой лес и что мы потом скажем людям, говорящим на эстонском языке, в свое оправдание. Сообразили, забросали костер песком, но ощущение преступившего чужой закон осталось.

Разобраться бы дома, где твой дом.

И жить надо там, где твой дом.

И умереть.

И лечь в родную землю.

Восток.

Жара.

Горшок надет

на кол в заборе.

Как срубленная голова...

Это все, что я написал в стихах о загранице - не пишутся они там.

Глава сорок первая

Мы уже привычно пережили жару и сезон дождей, событий особых не было, лишь проводы, проводы... В прощальных застольях почему-то всегда участвовала Маруся, жена одного из специалистов промышленности. Она выбирала момент, когда компания уже достаточно разговелась, выходила на середину с таинственным видом и, как большой, неожиданный и приятный сюрприз для окружающих, жеманно объявляла, что сейчас исполнит напутственную песню, написанную на мотив "Домбайского вальса". В первый раз прошло на "ура", на третий - вызвало кривую усмешку, на пятый - опоздавшие осведомлялись, был ли уже исполнен хит сезона, и радовались, что очередной бенефис Маруси прошел без них, на седьмой - попросили Марусю исполнить на "бис". Так под "Домбайский вальс" неудержимо сужался круг наших друзей и знакомых.

Уехали Айвазяны, с которыми мы за последний год сошлись - бывают такие спокойные, ненавязчивые, легкие отношения, когда-то вместе едем прогуляться в парк, то поужинаем, то побродим по магазинам. Возвращались Айвазяны не по своей воле - врачи определили у Татевик, жены Володи, какие-то нелады по женской части и предложили сделать операцию. Володя, не доверяя местным эскулапам, не столько хирургам, сколько техническому персоналу, тщательно обследовал больницу и удостоверился, что в подвале стоит дизель-генератор, а в бачке есть топливо. Это оказалось отнюдь не лишним, потому что именно в тот момент, когда Тата лежала на операционном столе, во всем районе вырубили свет и Володя тут же прибежал в подвал. За ним пришел абориген и запустил двигатель.

Казалось, что Володя предусмотрел все возможное, даже кровь Тате переливали советскую - собранную добровольцами колонии. Но то ли кровь подменили, то ли попалась заразная, но через сорок пять дней Тата заболела гепатитом - также как и я. Вылечить ее до конца не смогли - по непонятным причинам держалась температура, пока врачи не вынесли вердикт: дома и стены помогают.

Проводили Гусаровых, Сохадзе, Гуляевых, Гриценко. Собрались домой и Святослав с Леной.

Время нематериально и неуловимо для нашего восприятия, но оказывается есть моменты, когда можно остро ощутить, почувствовать различие между прошлым и будущим. Прощальные встречи происходили на границе двух времен. Когда ежедневно едешь в торгпредство и знаешь, что завтра будет то же самое, то есть ощущение, что сегодня как бы простирается в завтра. Если же завтра не будет того, что было сегодня, то связь обрывается и сегодня уходит в прошлое. Когда завтра не будет сегодня - это и есть прошлое.