Виталий Владимиров - Колония

Стало хорошо, вечер пролетел, как одно мгновение, и настала пора двигаться. Галя навертела пакеты с едой и фруктами нам с Ленкой и пожелала проводить нас, мы загрузились в машину, Ганеш, радостно улыбаясь, отворил ворота, солдат топнул ногой и мы выкатили на тихую, полуосвещенную улицу.

- Люблю этот город ночью, - сказал Николай. - Грязи не видно и нет толпы, отдыхает душа и глаза. А что, Галуня, поехали на наше место?

- О-бя-за-тель-но, - откликнулась Галя с заднего сиденья, а Николай вставил кассету в магнитофон и запел-застонал Высоцкий:

В синем небе, колокольнями проколотом,

Медный колокол, медный колокол

То ль возрадовался, то ли осерчал.

Купола в России кроют чистым золотом,

Чтобы чаще Господь замечал.

Я стою, как перед вечною загадкою,

Пред великою да сказочной страною,

Перед солоно да горько-кисло-сладкою,

Голубою, родниковою, ржаною.

Грязью чавкая жирной да ржавою,

Вязнут лошади по стремена,

Но влекут меня сонной державою,

Что раскисла, опухла со сна.

Душу, сбитую, дотертую утратами,

Душу, сбитую перекатами,

Если до крови лоскут истончал,

Залатаю золотыми я заплатами,

Чтобы чаще Господь замечал,

Чтобы чаще Господь замечал...

На открывшемся просторе, где не видно скрытых в густой ночной тьме городских зданий, высилась триумфальная арка, под которой похоронен неизвестный солдат и горит вечный огонь. Мы вышли из неподалеку припаркованного автомобиля, и ночное небо в крупных звездах раскинуло свой шатер над нашими головами. Поначалу по газону, а потом скрипя гравием, мы дошли до огня, который выхватывал из темноты, как из небытия, наши лица, и молча постояли.

Будто где-то в поле у костра.

Человеку нужен алтарь, нужен очищающий огонь, тысячилетиями уносящий нетленный дух к звездам.

- Это наше место здесь, - тихо сказала Галя. - Я загадываю желание и прошу, чтобы оно исполнилось. Загадайте и вы.

- Я уже это сделала, - сказала Алена и посмотрела на меня.

Я знал, что она загадала - чтобы все наши были живы-здоровы. И я желал того же. Но еще желал, чтобы, если и произойдут перемены в нашей жизни, пусть они будут к лучшему. Новое, непривычное слово "перестройка" входило в наш обиход, и с этим словом был связан "надежды маленький оркестрик", как сказал поэт.

Глава четырнадцатая

На следующее утро мне понадобилось определенное усилие, чтобы восстановить в памяти вчерашнее, и оказалось, что в машине Николай достал фляжку из бардачка, как все водители называют ящик для перчаток, и мы хлебнули еще по доброму глотку, закусив рукавом, да и покатили с ветерком до хаты. Николай пожелал продолжить и тихо-тихо заспивать украинские песни, но Галуня ультимативно потребовала сказать гудбай дружка дружке. На том и расстались, а я припомнил, как в Лондон приехала на работу семья да на радостях так загудела, что мужики учинили скандал и дебош, и на следующий день их отправили с берегов туманного Альбиона домой. На родину. Такая вот вышла долгосрочная командировка на один день. Зеленый змий - один из самых сильных искусителей за рубежом, и лукавым синим пламенем горят его глаза.

Пошатывало, поташнивало, испарина покрывала время от времени лоб, хотя портрет лица, как у нас шутили в редакции, был относительно свеж. Вот только глаза. Как у кролика. В Аргентине, на выставке, в день открытия тоже себе позволили до третьих петухов. На утро в зеркале себя не признал. И в целях маскировки темные очки надел. Успокоился, когда к автобусу вышел - все в черных очках. Свои люди, из страны Советов.

Выручил Николай, заехавший за мной, он дал мне капли, после чего белки глаз приобрели цвет свежесваренного облупленного яйца.

Чередой прошли визиты в офис Агенства Печати Новости, дом советской науки и культуры, конфедерацию промышленных фирм и другие организации. Калейдоскоп встреч был стремителен, и время бежало, как горный поток. Так прошла неделя. Первая неделя нашего пребывания заграницей.

- Сегодня прощальный ужин, - напомнил мне Николай. - Специально к торгпреду ходил за разрешением. Убедил его, что местным журналистам надо хоть понемногу, но обязательно наливать, иначе высохнут их перья. Конечно, как они сами говорят, пресса у них свободная, независимая, но журналистика, представителями которой являемся и мы с вами, сэр, вторая древнейшая профессия после проституции. Не так ли, милорд?

Милорд был полностью согласен с сэром, но не имел своего собственного опыта общения с местной прессой и потому не представлял себе степень ее свободы и независимости. Был, правда, визит трех журналистов в Союз, и милорд работал с этой делегацией, но одно дело взгляд изнутри, а другое - снаружи.