Виталий Владимиров - Колония

...Трагедия всегда идет рядом с обыденностью, прячется за ее серыми глазами, рядится в ее ношеные одежды, приходит на чашку чая, курит, смеется, и никто не знает, когда пробьет ее час. Лермонтов сидел на диване в гостиной и что-то, иронически усмехаясь, говорил хозяйке дома. Плеск разговоров вдруг стих, как оборванный, и в мертвой тишине прозвучал остаток фразы.

Мартынов понял, что это о нем, и начался отсчет последних часов жизни поэта. Хоронили Лермонтова на следующий день после дуэли.

Народу пришло множество, но потрясенная тишина сопровождала процессию. В полном молчании гроб предали Горе, в молчании же разошлись...

От церкви кладбищенская дорожка уходила вверх, могилы, кресты, ограды, цветники поднимались друг над другом, лепились в мозаику погоста, и черные на серебре стреловидные указатели, такие же как надписи на железных дощечках, которые втыкают в свежие захоронения, привели Горина к обелиску на месте первоначального погребения Лермонтова. Кто нес гроб? Однополчане? Шел ли за гробом убийца? Этого Горин не знал, но подумал, что зря не дали сразу успокоится мятежному духу - почти через год гроб выкопали и увезли в родовое имение Лермонтовых Тарханы. Именно здесь, на уступе были бы Поэту и жилище Демона - далекий Кавказский хребет, и город, и Гора.

Садилось солнце и тянуло за собой серый тюль сумерек. Казалось, что над кладбищем сгустилась тишина и, словно придавленная к земле, затаилась в ожидании темного часа. Холодок пополз по спине Горина, когда он услышал какие-то шорохи позади себя. С Горы, упруго перепрыгивая через могилы, спускались трое парней. В руках у них были длинные прутья, они со свистом хлестали ими по крестам и оградкам, сбивали верхушки сухих былинок, а затем разом, словно по команде, стали нападать друг на друга, по-каратистки выбрасывая вперед ноги. Это была игра, но велась она сосредоточенно, с примеркой на условия, приближенные к боевым, и в любой момент могли перестать игрой. Не мертвых бойся, подумал Горин о своем испуге, когда трое скрылись за поворотом, страшись живых.

Вечером сообщили о пожаре на атомной подводной лодке "Комсомолец" катастрофа в чем-то схожая с гибелью "Титаника" - супер-корабля, оснащенного негодными спасательными средствами. Еще одна беда в ряду столкновений пароходов и железнодорожных поездов, аварий и взрывов на предприятиях, угона самолетов, облысевших, нервно-парализованных детей - метастазы Системы. После мартовского пленума ЦК КПСС по селу язык не поворачивался назвать хозяйством беспощадную эксплуатацию обезвоженной, отравленной ядохимикатами земли с разбитыми вконец дорогами, с мастодонтами-тракторами, с гигантскими потерями неубранного, рассыпанного, сгноенного. Отменили Госагропром - мертворожденный дебил перестройки, повивальной бабкой которого была Система - по сути же экономической реформы ничего не изменилось.

Горин ходил мрачный от своих размышлений, даже начал стрелять у Донецкого папиросы, к тому времени оправившегося от радикулита и постоянно одетого, несмотря на теплую погоду, в пиджак, украшенный новенькими пластмассовыми орденскими планками.

Горин чувствовал себя лишним человеком в этой жизни, звеном в веренице лишних русских людей. Талантливых, одаренных, готовых служить верой и правдой, но не нужных своему Отечеству, России. Лишний Онегин, друг повешенных и сосланных, лишний Печорин в безысходных душевных муках, лишний Обломов, безнадежно отстающий от нового века, лишние призраки вырубленного вишневого сада. Советское время сделало лишними и даже превратила во врагов государственных миллионы соотечественников. Так и для Горина связь с лишними людьми прошлого оказалась кровной, окрашенной личной горечью. При этом советский человек Евгений Горин в отличие от светского Евгения Онегина не мог скрыться в своем имении, уехать заграницу - его ждала либо гибель в бесплодной борьбе с Системой, либо опустошающий душу компромисс. Горин был частью Горы, ее камнем, и Система, как Юпитер, пожирающий своих детей, поглотила Горина, его жизнь, его время, а перестройка сделала бессмысленным пережитое.

Горину вспомнилось, как в Москве открылась парикмахерская "Чародейка" и Горин раз в месяц или полтора приходил в ее светлые зеркальные залы к своему парикмахеру Яше, который встречал его с радушной улыбкой, усаживал в кресло, мыл голову душистым шампунем, тщательно стриг, укладывал феном волосок к волоску, и Горин выходил каждый раз из парикмахерской с ощущением обновления, свежести и уверенности в себе. Так продолжалось до тех пор, пока Яша, щелкая ножницами, не рассказал Горину невеселую историю своей жизни. До крутого поворота Яша двигался по наезженной колее школьник, студент, инженер, жена, двое детей и все те же сто восемьдесят - двести, на которые все труднее сводить концы с концами. Яша постепенно старился в одном из конструкторских бюро Метростроя, но тут производственная необходимость сформулировала следующие условия задачи: есть бетон, есть отходы металлообработки, требуется создать машину, изготовляющую бетон, армированный металлической стружкой. И увлекся Яша идеей, ночами не спал, но задачу решил, авторское свидетельство получил и двадцать два рубля награды за четыре года работы. Тут Яша задумался и ушел в парикмахеры, спасибо люди помогли, в светлые зеркальные залы ввели, чтобы мыть и стричь чужие грязные волосы и где радио целый день болтает о новых достижениях победившего, развернутого и развитого социализма, спасибо люди помогли, спасибо люди надоумили, тяжело было инженерное дело бросать, тяжело было заново жизнь начинать - люди помогли. Так Яша тоже стал лишним и хотя твердил, что счастлив и доволен, а на самом деле он умер. Люди, не занятые тем, чему предназначены, неживые, прошлые.