Виталий Владимиров - Северный ветер с юга

- Ага, - подтвердил Гашетников. - Фильм будет называться "Ночь открытых дверей". Вы замечали, как красива Москва ранним утром, без потока машин и сутолоки толпы? Так и наш институт будем снимать ночью. Аудитории, лаборатории, деканаты. Представьте себе, что завтра надо сдавать чертежи. У всех есть задолженности. И вот в чертежном зале на ночь собираются дипломники. Ночью все призрачно, таинственно. Оказывается, в институте живет Вечный Студент. У него на чердаке странные вещи, например, календарь тридцать седьмого года. Вечный Студент, как капитан Немо для оставшихся на ночь. А они, бродя по ночному институту, вспоминают свое прошлое и вдруг осознают, что здесь прошли их лучшие годы. Студентка встречает в коридоре ту девочку с косичкой, которая пришла сюда пять лет назад. Их диалог. Отличник садится в кресло декана с урчанием голодного тигра, настигшего добычу. Шалопай ездит по коридорам института на мотоцикле. Ночь открытых дверей кончается... утром. Время идет. Впереди новые годы. Восходит солнце. Исчезают видения. Пустой двор института. Шалопай гоняет, делая финты, как Пеле, консервную банку. Она гулко гремит в пустом дворе. И голос диктора: "Ты - будущий командир производства... Инженер, интеллигент... Ты - будущее... То, что не удалось сделать нам, сделаешь ты..." Мы долго еще потом говорили, обсуждали, мечтали и решили в конце концов создать архив-копилку коллективного творчества членов студии. Не знаю, где сейчас этот архив и сохранилось ли в нем мое посвящение пятилетию студии:

Пять лет пяти-конечное время, портрет пятилетья в поэме. Пять лет это не пятилетка, это столетий пять, сжатых в кулак искусства, это не мыслить, не су-ще-ство-вать без кино, так как кино это наше шестое чувство!

Из студии все поехали к Таньке Олиной, а я - в диспансер, в палату номер девять, вторая койка от окна.

Глава одинадцатая

Ян Паулс явился ко мне прямо с работы.

Пижон - в пенсне. Всегда носил круглые очки, и глаза у него были большие и добрые, а теперь стали холодными, ироничными.

Хлопнул меня по плечу. По-моему, в этом что-то искусственно бодрое, когда проверяют твою устойчивость крепким ударом.

- Как дела, Сергеич?

- Врачи молчат. Месяц прошел только. Еще два ждать до первых результатов.

- Два? - Ян завистливо вздохнул. - Везет же людям. Чем ты хоть здесь занимаешься?

- Пью... лекарства. Ем, что дают и что гости приносят, сплю, как бревно, только на одном боку - сосед кашлем замучил.

- А бильярд у вас тут есть? Я бы тебе сейчас... - Ян сделал паузу, снял пенсне и начал протирать его замшевым лоскутком.

- Мы теперь с тобой в разных весовых категориях, Ян, я же на три кило за месяц поправился. Почему раньше не приходил?

- Как там у вас?

Ян долго юлил, мялся, но я чувствовал, что он что-то не договаривает. В конце концов я не выдержал:

- Ян, ты что-то темнишь. Давай выкладывай, я же вижу, за свои стеклышки не спрячешься.

Ян помедлил еще.

- Не знаю, как тебе сказать... Ты же знал Гришку Борзова?.. Помнишь?..

- Конечно. Гриша Борзов, муж нашей Малики...

- Умер.

Гришка умер?!.. Бывший матрос, умница и язва, мужик крепкий, словно литой, в расцвете сил и... умер.

- Что с ним?

- Помнишь, он все на сердце жаловался? Положили его на обследование. Ничего не помогало. Лика через родственников достала какое-то сильное лекарство. Уж не знаю, в чем его отрицательный эффект, может, аллергия какая-нибудь, но у у него было сильное отравление, что-то воспалилось, и спасти уже не могли. Он же всегда был мнительным, всего боялся - микробов, грязи всякой. И врачам не верил, а вскрытие показало, что сердце у него здоровое, на пятерых хватило бы...

Ушел Ян, понемногу истекло время до отбоя. Уснул я скоро, проснулся от собственного крика...

Садится солнце. Не ясное, а где-то за тучами дыма. Последние лучи освещают дорогу, по которой я иду. Я - женщина, на мне длинное платье, на голове платок и котомка за плечами. Слева, среди развалин, разрушенных стен стоит деревенская девушка в телогрейке и сапогах и монотонно говорит: "... сначала я жила с мамой, а потом пришла война..." К ней подступают все ближе и ближе, молча, с мужским блеском в глазах, солдаты. В неровном загаре лица, белый оскал зубов. "...сначала я жила с мамой, а потом пришла война..." Неужели она не видит их лиц? Темнеет. У дороги в кустах - солдаты. Их лица лоснятся от пота, они тяжело дышат. Я иду все быстрее по дороге, она из светлой становится серой, я бегу и слышу топот солдатских сапог за спиной, а дорога в колдобинах, в ямах, в открытых могилах, куда брошены голые скрюченные люди. Все труднее бежать, путается платье, перепрыгивать через могилы я боюсь, а котомка размоталась в длинный шлейф, на него наступают сапоги, а я рвусь, рвусь, рвусь из лямок, задыхаюсь и кричу...