Игорь Желем: Несовместимость

Но теплых и приветливых миров, где пришлых с неба существ не пытались употребить в пищу, было неизмеримо больше. Хотя бы как этот — оранжево-рыжий, сплошь лесной, заказник вечной золотистой осени и уникальных «черных» алмазов. Вот только паук заартачился! Захар вздохнул. Да уж, от великого до смешного… Одолевать немыслимые расстояния, исследовать «черные» дыры, перестраивать гигантские звездные системы — велик и могуч человек! Велик и могуч… И вот где-то, на безобиднейшей полузабытой планетенке вдруг оказывается, что величие это и мощь весьма относительны, и пауку на них глубоко плевать. И не убедить насекомое в обратном — увы, хоть стой и плачь… Уже тяжелый и дремотный, Захар улыбнулся. Менялся мир вокруг — только не человек! Светоч разума в безликой тьме вселенной упрямствовал, вновь и вновь становился на грабли…

Хоо был раздосадован и возмущен до крайности. Этот пришелец… Он преступал Закон Тропы!!! Он откровенно брезговал этим незыблемым устоем здешней жизни. Пересказы о странных, появляющихся неведомо откуда двуногих существах, Хоо не однажды слышал от опытных, многократно уже линявших его сородичей. Иногда на больших Сходках, где обязательно присутствовали все старейшины рода пропускающих, поднимался весьма важный вопрос: так как же понимать появление в лесах планеты примерно раз в полвека таинственных двуногих существ? Споры вокруг этой проблемы разгорались нешуточные и случалось иногда, что старейшин приходилось разымать. При всей несхожести взглядов и мнений, непременным оставалось всеобщее неприятие пришельцев. Поражала их неприспособленность к лесной жизни, чуждость этому миру, нерациональное строение тела и отталкивающая внешность. Гладкая и, вероятно, непрочная кожа, всего лишь две пары конечностей, вертикальное туловище, отдельный и очень уязвимый мозговой нарост, неразвитое зрение и примитивный слуховой аппарат, нуждающийся в уродливых усилительных раковинах… Всевозможнейшие недостатки, собранные неизвестным творцом в нечто нелепое и неестественное! Нет, не должна бы их планета-лес, ваятель изящных «черных» алмазов, родить такое убогое и несуразное дитя! Увы, у пропускающих пришельцы вызывали только недоуменную оторопь и брезгливое неприятие.

Многим еще удивляли двуногие: искусственной оболочкой, прикрывающей немощное тело; совсем ручными и стремительными металлическими птицами; весьма небольшой длительностью визитов и бесследным исчезновением потом на долгие годы. Удивляли они и своим невмешательством в лесные дела. Эта миролюбивость пришельцев вполне устраивала старейшин рода пропускающих. Они советовались, спорили и порешили однажды, что даже такие отвратительные существа имеют право на существование. Вид это таинственный, экзотический, обитающий в неизвестных сферах, может быть, даже, наделенный в некоторой степени разумом — но, увы, никак несовместимый с великим родом лесных властелинов! На том и сошлись: двуногих не выслеживать, не охотиться на них, не преследовать. Пусть себе существуют… Разве посудачить о них в тесном кругу, не переставая удивляться их трагической нелепости. На долгих зимних посиделках, когда пропускающие грелись возле скоплений «черных» алмазов, слышал кое-что о двуногих и Хоо. Теперь он имел уникальную возможность лицезреть этот феномен, более того, столкнуться с ним на Тропе!

Да-а, правы были старейшины. О какой совместимости могла идти речь? Уродливый пришелец грубо попирал лесные обычаи. Агрессивный, беспардонный, он распугал вокруг всю живность нечленораздельным ревом и беготней, вследствие чего Хоо, хозяин Тропы, так и не поужинал. К тому же он отрыгнул в колючий кустарник весь предыдущий улов! От голода, злости и возмущения клюв пропускающего подрагивал, живот урчал, а глаза пучились, словно могли вот-вот вывалиться из орбит. «Сволочь двуногая, — негодовал Хоо. — Вот сволочь… Надо бы занавес соорудить!». Двуногий не так уж глуп, в изобретательности ему не откажешь, и, к тому же, нагл до предела. К утру он вполне может придумать какую-то сволочную пакость! Нет, не хотелось пропускающему еще раз очнуться вон в той колючке. Длиннющие шипы… Лапы и загривок Хоо пульсировали тупой ноющей болью, и его махровый пессимизм только усугублялся. Каждый раз извлекая ядовитую иголку, Хоо каркал от боли и раздавался изощреннейшими ругательствами. Если б даже их малая и самая невинная часть возымела действие, двуногий уже давно мог превратиться в нечто… нечто… еще более омерзительное!