Эрик Браун - Нью-Йоркские ночи

Они встали под фен, спокойно оделись и покинули ВР-бар. Холлидей сам вел машину домой. После футуристической версии города в программе ВР Манхэттен казался жалким и неухоженным. Было почти четыре часа. В сгущающихся сумерках начинали кружиться снежные вихри. Ким содрогнулась, нашла его руку и сильно сжала.

Когда они вернулись, в офисе было темно. Барни ушел, и Холлидей почувствовал, что рад этому. На него навалилась смертельная усталость, и длительная дискуссия с Барни была совсем ни к чему. Вслед за Ким Холлидей поднялся в мансарду, присел на пуфик, вяло стянул с себя джинсы и рубашку. Потом поставил будильник на полночь - начало новой смены.

Ким раздевалась, стоя прямо перед ним, и смотрела на Холлидея с непонятным выражением. Обычно они раздевались, сидя на кровати спина к спине, а потом, обнаженные, встречались в уютном тепле термоодеяла. Сейчас поза Ким говорила о ее неуверенности и тревоге.

Она переступила красную лужицу своего платья, быстро избавилась от трусиков и бюстгальтера и продолжала стоять в леденящем воздухе мансарды, дрожа от холода и глядя на Холлидея так по-детски трогательно, будто хотела немедленно получить от него подтверждение, насколько она ему нужна.

Ким все стояла и смотрела.

- Что с тобой?

- Я тебе нравлюсь, Хол? - наконец спросила она.

- Нравишься? - Холлидей чуть не рассмеялся. - Конечно, ты мне нравишься.

- Я имею в виду... Ну, так же нравлюсь, как та, другая?.. - Она замолчала, потупив глаза. - Так же, как другая я?

- О господи! - Холлидей протянул руку, схватил ее голени и притянул к себе. Она словно нехотя поддалась. Холлидей обнял ее ноги и положил голову на бедро.

- Ким, я люблю тебя! О'кей? - сказал он и почувствовав, как что-то шлепнулось ему на спину, быстрое и теплое: слеза.

- Но... но ведь нам никогда не было так хорошо, как на этом пляже, Хол! Абсолютно хорошо!

Он медленно провел взглядом по ее телу, поднял глаза к мокрым от слез щекам.

- Ким, нам и раньше было так же хорошо... по крайней мере мне...

Она рассмеялась сквозь слезы.

- Ты просто так говоришь, - пробормотала она. - Мое улучшенное тело тебе больше понравилось.

У него рвались с языка слова, что она может думать, как хочет, что все доводы бесполезны, она не поверит, что бы он ни говорил. Но он обуздал этот внезапный приступ гнева и зарылся лицом в ее волосы.

- Я считаю тебя совершенством, девочка, - мягко шепнул он. - Я люблю тебя такой, как ты есть, и не хочу никого другого, мне не нужна даже сотня твоих улучшенных версий.

Он говорил, едва сдерживая смех. Ну не забавно ли - пытаться уговорить ее не ревновать к своему виртуальному alter ego?

Холлидей чувствовал, что она трясется. Вот и еще один знак того, как плохо он ее знает, как переменчивы ее настроения, ведь он не мог сказать наверняка, плачет она или смеется. Он поднял глаза. Она плакала.

- Господи, Ким!

Слова были почти неразличимы.

- Ты... ты не выбрал меня, - рыдала Ким.

- Что? - вытаращил глаза Холлидей.

- Я говорю, что ты не выбрал меня! Я просто зашла в твою жизнь, решила, что люблю тебя. Ты не выбрал меня, ты принял меня. - Ким помолчала, потом сквозь слезы добавила: - Как же я могу быть для тебя совершенством?

Холлидей снова попытался унять свою злость.

- Ким, но когда мы встретились, у меня был выбор: остаться с тобой или нет. И я выбрал. Ты можешь это понять?! Вот он я! Здесь! И ты здесь! В чем проблема?

Она покачала головой, не в состоянии или не желая ответить. За последние шесть месяцев он давно потерял счет случаям, когда она бралась объяснить ему, почему он ее не любит. Холлидей никак не мог взять в толк, зачем ей нужны эти мучительные инквизиторские допросы, почему она не желает удовлетвориться самим фактом его присутствия, его поступками, зачем ей слова?

Он потащил ее вниз, закатил в постель, накрыл термоодеялом и крепко обнял, потом выключил свет и гладил по спине, пока придушенные всхлипы не стихли, и она не заснула.

Десять месяцев назад Ким свалилась ему как снег на голову. Он встретил ее в излюбленной продовольственной палатке. Заказывал цыпленка под сладким соусом, рис и лапшу. Из-за прилавка на него смотрела невысокая девушка. Ее восточные черты хранили почти мученическую серьезность; раскосые, черные как ночь глаза над острыми скулами напряженно следили за каждым его движением, Холлидей уже видел ее. Никогда она не работала, а, кажется, только стреляла зорким глазом вдоль череды ларьков, вытянувшихся по обочине. Холлидей думал, что она скорее всего владелица этих дешевых забегаловок.