Мария Фомальгаут - Безлюдница

Смотрю на мишени, нет, точно, седьмой, я седьмой, пропади оно все пропадом, промазал. Чувствую, как все смотрят на меня, все, сколько их ни есть, безликие, одинаковые до тошноты…

Инструктор подходит ко мне, пронюхал, пронюхал, скотина такая, чувствую, что это конец…

– Ничего… тяжело в ученье, легко в бою…

Киваю. Даже знаю, кто это сказал. Но не скажу. Здесь такие вещи знать не положено.

Вот это я помню.

Вот это уже было со мной.

Это тоже было со мной. Читаю перед ним, он смотрит подслеповатыми глазами, перебирает длинными пальцами…

– Сам написал?

– Ага.

– Молодец… спрячь… Там никому не показывай…

Я и сам знаю, что там никому нельзя показывать.

Город обступает, давит, душит высотками.

– Цельсь!

Навожу цель.

– Пли!

Стреляю, цель взрывается кровавыми брызгами.

– Отлично, – кивает инструктор, – молодец… вы приняты…

Почему у меня так дрожат руки. У других руки не трясутся, это настораживает, опять на меня смотрят косо…

Это было со мной. Месяц назад.

И это тоже было со мной. Тоже месяц назад, в тот же вечер.

Распахиваю дверь, вбегаю в дом, кричу – через все комнаты:

– Меня приняли!

Непривычная тишина, жуткая какая-то, пугающая…

Окликаю его по имени. Почему он сидит в кресле, не оборачивается, почему он не отвечает мне…

Трогаю его за плечо, он падает как-то неловко, неуклюже, беспомощно, выскальзывает из рук книга, успеваю прочитать на развороте, пока он не захлопнулся – и перья страуса склоненные в моем качаются мозгу, и очи синие, без…

Час спустя.

– Давно знали покойного?

– Да.

– Кто он вам?

Чуть не срываюсь, чтобы сказать правду. Тут же спохватываюсь, отвечаю, как он меня учил.

– Н-никто.

– А что вы тогда делали в его доме?

На ходу присочиняю что-то, сам не знаю, что.

– Подрабатывал… продукты ему покупал… кран там починить, еще что…

Кивают. Вроде поверили, черт их знает, поверили или нет…

– Здесь распишитесь.

Здесь расписываюсь. Выхожу из дома, даже вещи свои взять не могу, ладно, черт с ними, с вещами, черт с ним со всем…

Психика: стабильная, уравновешенная

Это нам всем записывали в анкете. Психика стабильная, уравновешенная, и все такое. Мое счастье, что меня не проверяли. Что тут проверять, бракованные на работу не приходят, бракованных отсеивают сразу же. Еще там, где писк младенцев, шум инкубатора и – Девяносто пять, сорок четыре! Девяносто пять, сорок пять!

Характер: ярко выраженный командный дух.

Это мне уже позже приписали, после столкновения. Когда сшиблись на пустыре наши и ненаши, рожденные и нарождённые, когда пошли в ход камни, бутылки, обломки тротуарной плитки, рожденные называли нас нелюдями, выродками, да уж кто выродки, так это не мы, мы-то не рождались… Вот инкубами нас называют, это правильно, мы же в инкубаторе вывелись. А мы их оттеснили-таки к гаражам, дальше ничего не помню, помню, как схватил готовую обрушиться на меня велосипедную цепь, рванул на себя что есть силы, здоровый детина повалился на меня, я въехал ему коленом под ребра…

Дальше не помню.

Ярко выраженный командный дух…

– Ну что… заданьице есть одно…

Хозяин смотрит на меня. Мой хозяин, как сжимается сердце от этих двух слов, мой хозяин, не его, не её, не чей-нибудь там – мой.

Вытягиваюсь в струнку. Заданьице. Мне. Как в кино. Не какому-нибудь Джеймсу Бонду, а мне, мне, мне…

Хозяин (мой хозяин!!!) показывает фотографию. Молодая, глаза в пол-лица, светлые волосы, и все-таки вижу, что не генетики над ней работали, наука здесь руку не приложила….

– Вот цель.

Киваю. Больше мне знать ничего не положено, что за цель, откуда цель, зачем цель, – иди, ищи, стреляй, принеси хозяину отрезанную голову…

Дома сгрудились в тесном дворе, шепчутся о чем-то.

Навожу цель.

Цель перелистывает страницу, читаю, и перья страуса склоненные в моем качаются мозгу…

Сжимается сердце. Почему-то мне кажется, что это его дочь, а ведь я даже не знаю ничего про него, была у него дочь, не было, был он женат, не был он женат…

Цель отбрасывает с лица светлые волосы.

Сжимается сердце.