Этьен Экзольт - Богиня бессильных

– Я обо всем договорился. – веселая небрежность профессора убедила мен в любопытстве его к завершению всего предприятия. Уверив в непременном сообщении ему результата, я запомнил продиктованные им цифры с такой старательностью, что еще много дней после этого они время от времени всплывали из моих воспоминаний подобно навязчивому мотиву или видению любовницы во время соития с женой.

Совершив второй звонок, я представился напряженному и тихому мужскому голосу посланником профессора. После нескольких минут переговоров, мы пришли к наилучшему из возможных решений, согласно которому он должен был появиться в моей квартире на следующий день. Гость обещал появиться в десять. Паломничество ко входной двери я начал чуть позже восьми, сразу же, как только Ирина ушла, убедив меня в неизменности ранее озвученных ее планов и радуя мой взор избавленными от белья ягодицами под облегающими белыми брючками.

Несколько раз мне приходилось останавливаться, садиться на пол, привалившись к стене. Особенно долго я прятался в углу между ней и комодом, где просидел бы, вероятнее всего, до возвращения жены, если бы не гневная тоска, переживающая обо всем творимом в мире разрушении. Еще несколько шагов мне удалось проползти на порожденном ею импульсе, но, когда до дверь уже была в достижимости для моей вытянутой руки, силы окончательно покинули меня. В этот момент брызгнул звонком телефон, повторил свой клич, издал его в третий раз и тут же включился, щелкнув, автоответчик над моей головой и позади меня, насмехаясь надо мной с медовой скалы комода.

– Дорогой, сегодня я задержусь и буду очень поздно. Прости, очень много работы. – завершив послание звуком преувеличенно скользкого поцелуя, она смолкла.

Застонав, я приподнялся и двумя рывками дополз до входной двери, ударившись о нее головой, но обрадовавшись тому, словно отравитель, наблюдающий за тем, как начинает бледнеть лицо жертвы.

Сжавшись, опираясь плечом на дверь, я пребывал оставшееся время в дрожащей полудреме, предпочитавшей зеленые тона ядовитых цветов, приютивших меж узорчатых пятнистых лепестков паразитирующих друг на друге черных насекомых, пребывающих в вязком круговороте того, что могло показаться совокуплением, но было в действительности лишь убийственным обменом яйцами.

Где-то в нестерпимой высоте надо мной треснула небесная прочность, расходясь незримыми трещинами и они, потянувшись от пробитого клювом великой птицы пустоты отверстия, со все возрастающим шумом низвергались ко мне, намереваясь пройти сквозь меня, причинив моему телу гибельные разрушения. В ответ на тот жестокий призыв, я открыл глаза, часто, тяжело и нерешительно моргая, вывернул руку, вцепляясь в мягкую обивку двери отросшими за три недели когтями и, помогая усилию ног ее напряжением, поднялся на них, дрожащих и готовых подломиться, второй рукой, сжимавшей смятые листки, пытаясь выдернуть из стены золотистую занозу замковой собачки. При первой попытке палец мой соскользнул, оцарапавшись. Вторая не смогла сдвинуть ребристого зверя. Третья промахнулась мимо него. Четвертая, к моему удивлению, обрела его покорность.

За дверью стоял палочник.

Темно-серое пальто растерянно обвисло на нем, как будто находилось на магазинной вешалке в обществе ярких и дорогих курток и не надеялось стать приобретением. Подобранная в тон шляпа скрывала тускло мерцающие под ней фасеточные глаза. Пошевелив выдаваемыми за руки лапками, он поднял их, отчего забавно заколыхались пустые рукава. В правой зеленовато-серой зазубренной клешне он держал плоский корпус из черного пластика с короткими проводами обвисшими, как мой член. Проворчав нечто неразборчиво-требовательное, пощелкивая золотисто-черными жвалами, он тряхнул клешней, зависшей над порогом. Приняв в правую руку то странное устройство, я, в свою очередь, передал ему смявшиеся фотографии, изображавшие мою жену в самых разных ракурсах, положениях, одеждах, белье и даже без них на одном снимке, сделанном когда-то с моего позволения для участия в некоем позабытом теперь конкурсе. Черно-белый вариант того изображения долгое время висел в кабинете, пока я не счел слишком вульгарным во время работы возбуждаться на собственную жену.

Ломко выгнув конечность, сопровождая то потрескиванием и дергаными движениями головы, палочник отправил глянцевую бумагу во внутренний карман пальто, смяв ее при этом еще больше.

Протрещав расколотое длиннозвучие на прощание, палочник развернулся и, пошатываясь, не столько ступая по ступеням, сколько переваливаясь и спрыгивая с них, отправился к пространствам пахнущей табачной скверной преисподней, к этим подземелиям страдания и хаоса, где тошнотворные испарения поднимались призрачными лабиринтами из мятых жестяных банок, отчаянно пытающихся сохранить безжалостно выцветающие на оборванных этикетках антропоморфных овощных чудовищ, улыбчивых и жизнерадостных. Удерживая приоткрытую дверь, я наблюдал за низвергающимся палочником, широко раскрывшимися ноздрями вдыхая неожиданно приятный, прохладный, немного затхлый воздух лестничной площадки, собравший в себе ароматы множества таинственных явств, изготавливаемых на всех пяти этажах, скомкавший их в прогорклую, жирную мерзость, показавшуюся мне нестерпимо аппетитной и сдавившей судорожным голодом мышцы живота. Кривобокие плитки пола, потрескавшиеся, в прорехи между собой согнавшие окурки и мусор, смеялись надо мной беззубыми пятнами. Согнувшись, я отполз назад, прикрывая за собой дверь. Втолкнуть обратно собачку оказалось для меня совершенно непосильным, посему мне пришлось сперва толкнуть дверь ногой, открывая ее пошире, а затем, отступая и отклоняясь назад, потянуть ее всем своим телом. Вяло покачнувшись, она загрохотала о свою раму победным гонгом естества, сопровождая то вожделенным, успокаивающим щелчком, сохранявшим меня в безопасности моего удушливого бункера.