Хотя чем больны именно эти люди, ходившие вместе с ним по коридорам, он не мог понять. Вот, сосед например. Сказал, сильно женщин любит. А кто их не любит? – удивился он. Да не, возразил сосед. Я сверх меры люблю, понимаешь? У меня атавистические инстинкты слишком развиты из-за поражений мозга: в норме положено так-то и так-то, а у меня так и так. На всех смотрю, не только на свою жену, ещё и трогать тянусь. И что? – удивился он. Это же нормально, ты же человек. У нас вот как: если ты до женитьбы трёх не попортил – лох, как есть. Во время женитьбы если с посторонними женщинами не пляшешь – так хреновый ты мужик. Сосед смеялся долго и до слёз. Спросил: и ты? И я, – ответил он, вызвав новый приступ смеха.
«Фантазёр!» – выл сосед, утирая слёзы. «Вот фантазёр!»
Смотреть в книгу, скрипя зубами. Почему-то было обидно.
Сами вы дураки. Вот чего.
Так, понемногу, из разговоров перед и после зарядки, из исповедей на коллективной терапии, из доски, заменявшей целую библиотеку – он понял.
Это – идеальное государство. Утопия во плоти. Счастье для всех, и правильность зашкаливает – такая, как про неё бубнят старики-священники. Он слышал про подобные государства там, у себя. Но все, кто рассказывал про них, говорили, что достичь такой топи невозможно, и более того – не нужно: ведь человеческая натура будет подвергнута стеснению. Да только подумайте сами, какой идиотизм: на улице не плюнь, не ругнись, идиоту морду не бей, не кури в общественных местах, восхваляй правящих, пока они за твой счёт наживаются. Купить ничего не купишь – денег нет, довольствуйся тем, что правитель дал. Вот никогда не мог понять, как одни люди могут добровольно отдавать какому-то мифическому обществу своё, родное, а другие – не захапать всё себе. Ну не бывает так. Бред.
В общем, вся эта их топь – это то же, что и его мир, только в профиль. Да ещё жить сложнее. И обиднее: в его мире у плебса хоть и нет прав, но есть хоть свобода решать, покупать, брать!..
…Только вот это задумки. А пришёл, смотришь – и ведь у них всё более чем сносно, так, что завистливо дрожит что-то в груди…
В их книжках пишут, что тем, кто принимал непосредственное участие в создании и символом нового мира, стала Душа Земли.
Он долго пытался понять, что это.
Потом нашёл одну статью, где, долго прокопавшись в смыслах, сносках и прочих хитросплетениях, понял.
Итак, переводя на местный язык, душа – это сознание и воля. Те, кто забирают куски душ в его мире, забирают части сознания, оставляя лишь некоторые инстинкты, и чем больший кусок души ты забираешь – тем больше сознания и воли переходит в твои руки. Но сам ты ими пользоваться не можешь и превращаешь их в предметы – добротные и более долговечные, чем сделанные руками или на фабриках.
Но здесь люди каким-то образом занимают чужому человеку часть своих сознаний и воль, и тот может ими пользоваться!
Его передёрнуло, когда он это осознал. Отказаться от себя, своих желаний и воли, ради какого-то чинуши? Быть подобным нищему на вокзале? Ради чего? Да если бы они думали каждый своей головой, они бы были в сто раз счастливее, чем сейчас, глупыми марионетками в руках империи!
Нет, их мир совсем не так безупречен, как ему казалось. Хорошо сложенные, здоровые, красивые, добрые и умные, развитые – это только верхушка айсберга. Чего всё это стоит, когда свершается не по твоей воле, когда ты свою волю передаёшь какой-то чужой душе?
Впрочем, это были лишь умозрительные заключения, и дела ему до этого не было. Не было, сказал!
В конце концов, его никто не спрашивал, никто не дёргал. За окном было синее-синее небо.
Это его устраивало.
Часто приходил молодой док. Кажется, костоправы (душеправы?) поручили ему следить за новеньким – очень уж дотошно паренёк выспрашивал что, где, да как. Отвечалось всё с меньшей охотой. Ну их, «счастливых». Спокойнее больным на голову прикинуться. Кто знает, что сделают, если поймут, что он действительно не отсюда?
Потом паренёк придумал новые вещички. Возможно, решил, что гость заскучал. Молодой док стал заставлять его петь, танцевать, рисовать, – словно счёл не только больным амнезией, но и умственно отсталым. Танцевать он не умел совершенно, рисовал исключительно высокохудожественные каракули. Песни, которые он знал, заставляли сбегаться под дверь всю больницу, и молодой врач постоянно гонял любопытных пациентов прочь. Открывал дверь, грозился вызовом некого Ипполита, тряс палкой с диодом на конце. Каждый раз заново. Проще было не петь – что в итоге он и сделал.
Читать дальше