Олег Готко - Инкубатор. Книга II

– Присядем? – Шевцов указал на скамейку среди невысоких густых кустов жасмина.

Анна кивнула. Они присели, но не успела жена заговорить, как Сергей одной рукой прижал её к себе и поцеловал. Поцелуй длился долго, до тех пор, пока свободная рука в кармане пиджака выполняла действия, отточенные многочисленными тренировками. Когда всё было готово, он воровато бросил взгляд по сторонам: аллейка оставалась по-прежнему безлюдной.

Шевцов оторвался от Анны, которая, распахнув глаза, восторженно ахнула. В тот миг, когда она открыла рот, рука Сергея быстро сунула туда извивающуюся осу и запечатала губы. Чувства окончательно завернулись в непроницаемый кокон. Не было ни любви, ни ненависти – молоток вбил гвоздь. Самообладанием стоило восхититься, но не осталось времени.

Женщина замычала, отчаянно задёргалась, пытаясь вырваться. Шевцов придавил её всей массой и держал из последних сил, пыхтя от натуги. Неоднократно проигрывая ситуацию в мыслях, он и не представлял, насколько всё будет трудно.

Глаза Анны выпучились. Казалось, они вот-вот выскочат из орбит. Зрачки расширились до отказа. Непонимание! Боль! Ужас! Меркнущий отблеск…

В юности, когда отец брал с собой на охоту, ему приходилось добивать ножом раненых животных. Те вели себя не в пример спокойнее. Интересно, успела ли Анна его проклясть, поняв, что происходит?..

Когда она обмякла, Шевцов отпустил безжизненное тело и отстранился, не испытывая ничего, кроме удовлетворения от того, что всё уже позади и непоправимо. Потом пришла мысль, что удалась только первая половина дела.

«Но зато самая сложная», – хмыкнул Сергей, осматривая окрестности и одновременно проверяя правой рукой пульс на шее бывшей жены.

Жилка не билась. В косых лучах утреннего солнца, прорезающих кроны деревьев, чирикали птицы – единственные свидетели преступления.

«Нет, восстановления справедливости, какой бы ей ни суждено стать… – поправил себя и фыркнул: – Май – чудесное время для восстановления».

На распухшую до безобразия отвисшую губу Анны изо рта вылезло насекомое, волоча за собой ниточки слюны. Он щелчком смахнул его, поднялся, придал мёртвому телу сидячее положение и медленно пошёл прочь. Обнаружат её быстро – мимо лица, обратившегося в чудовищную маску, вряд ли пройдут равнодушно.

Вернувшись домой, Шевцов уже который час ждал звонка, чтобы официально узнать о несчастном случае и сделать следующий шаг. Кроме того, не исключено, что благодаря голосу со стороны он, возможно, наконец-то прочувствует, каково это – быть душегубом. Будет ли это холодная волна, от которой окаменеет сознание? Или облегчение при известии, что всё идёт по плану? А может, внутри лопнет, хе-хе, заиндевевший кокон, изливая черную слизь, а уже та разъест мозг и доведёт до отчаяния?..

Едва ли. Сергей точно знал, что всё делает правильно, а это никого ещё не заставляло совать голову в петлю. Звонок необходим лишь как звено в цепочке, без которого убийство жены не имеет смысла. Совесть, задавленная пониманием великого значения дела, его не беспокоила. Бесило ожидание.

Шевцов ухмыльнулся гипертрофированному образу кокона. М-да, не будь он дизайнером, тогда образности в жизни наверняка было бы поменьше. И мимо окна в тот раз прошел бы, не обратив внимания на тени, и… Да мало ли что и как могло пойти иначе!.. Однако все идёт так, как должно, и теперь нужно лишь дождаться звонка.

Сергей переменил позу. Кресло скрипнуло под грузным телом – неживой звук резанул слух. Он скользнул взглядом по квартире. Горела лишь настольная лампа, углы комнаты тонули в полутьме. Всё, как обычно последние несколько лет: знакомые тени, тишина и одиночество холостяцкого мирка. Вот только сейчас Шевцов ждал звонка.

Что же чувствовал, когда в руках сотрясалось, выгибаясь дугой, тело? Он ведь живой человек! Пусть тогда казался себе роботом, но теперь, вспоминая, испытывает же хоть что-нибудь или нет?

Может, проникается ужасом происшедшего? Вряд ли – кошмар был уделом жертвы. Скорее ощущает всё те же отстранённость и брезгливость, будто следит за действием на экране монитора. Возможно, его отпустит после звонка, и тогда нахлынут сожаление, осознание жути того, что натворил, отвращение к себе… Быть может… А может, и нет, ведь смерть жены – только начало, и предстоит ещё одно убийство. Ради которого всё и затевалось, ведь Жорка никогда не простит себе, что пропустил похороны матери.

…Поначалу, когда они с силуэтом пришли к такому выводу, Шевцов – ведь любил же Анну, любил! – жутко переживал, чувствовал себя предателем и последней сволочью. Однако тот убедил, что другого выхода нет. Причём убить надо так, чтобы остаться вне подозрений.