Олег Готко - Инкубатор. Книга II

Накинув на исподнее плащ змеиной кожи, Отес выскочил на улицу. И замер, открыв в изумлении рот. Причиной было не долгожданное знамение, а скорее падение с глаз пелены. Ведь если раньше он долго ломал голову, почему редкие бродячие витязи, едва завидев пасеку, шарахаются от неё, как от зачумлённого, то сейчас всё стало совершенно понятно.

– Холера ясна! – только и смог выдавить из себя затворник, потрясённый зрелищем.

– Отес? – пробормотал Ахайло распухшими губами, лёжа у замшелого колодезного сруба, где красовалась свежая щербина.

– О! – удивился отшельник, отставляя пустое ведро в сторону, где уже валялся помятый шлём витязя. – Так ты, стало быть, не заплутал, а ко мне направлялся? А пчёл на кой ляд взбудоражил? Какого лешего ульи сломал, курятник порушил, колодец хотел сшибить?!

Хорунжий промычал нечто невразумительное, но несогласное.

– Ну, ладно, вставай! – Отес помог запухшему не на шутку дружиннику подняться и снять изодранный плащ и железную рубаху. – Да уж, не скажешь, что ты отделался лёгким испугом… Идём в дом, врачевать тебя надобно!

Ахайло пошатнулся и снова забубнил неразборчиво, но затворник потащил его в терем и уложил на широкую лавку в светлице. Хорунжий закрыл глаза, погрузился в беспамятство и не ведал того, что с ним вытворял Отес, подразумевая врачевание.

Тут будет кстати сказать, что отшельник был колдуном-самоучкой, набравшемся книжной премудрости. Получилось так, что поднёс он родной бабке в смертный час водички, а та передала ему ведовской дар и испустила дух, оставив отрока наедине со всем миром. Правда, успела ещё предупредить, чтоб держался подальше от навоза, а то неприятностей не оберётся. Внук тогда лишь фыркнул – что-что, а тот, вкупе со скотиной, его производящей, никогда не был среди предпочтений подростка.

Колдун родной деревеньки осиротевшего Отеса быстро определил. Знал он, что бабка была ведьмой неслабой, а такие своё либо передают, либо крышу рубить надо, чтобы померла, и отрока с родного пепелища выжил. А зачем ему соперник?..

Отес долго бродил по белу свету, пока однажды на ярмарке в Крамене не попался на глаза книжнику Грофу. Тот, заприметив нехитрые чудеса, с помощью которых вьюнош выманивал у беспечных горожан и тёмных приезжих медь на пропитание, предложил пойти к нему в услужение. По словам книжника, обязанности ждали Отеса несложные: держать в узде пару-тройку домовых с дворовыми, чтоб вели себя, как следует, да дело своё справно исполняли, и отваживать леших – любопытных шалопаев, так и норовящих не столько из злобы, сколько от беспросветной тупости учинить какую-нибудь пакость. И ещё редких гостей, заглядывающих по учёному делу на огонёк, привечать.

Размышлял над приглашением Отес недолго – и крыша будет над головой, и постоянное пропитание, и никакого навоза. К тому же книжник не только грамоте обучит, но, если достанет на то его милости, и на вопросы имеющиеся ответит. А тех у сироты одарённой за время блужданий накопилось немало.

Так и очутился он в хоромах, на высоком чердаке которых тоже устроены светёлки. Тут, посреди леса, и живёт с тех пор вот, почитай, уже десятка два лет…

Книжник Гроф с виду был лыс, хил и кривобок, но взгляд имел добрый и незлобивый. Рассуждения же его наводили иногда Отеса на мысль, что учёный хозяин, как говорится, вообще не от мира сего. Более того, расслабившись под медовуху, Гроф рассказывал, что он совсем не из этих мест. Мол, родиться довелось ему там, где палки стреляют, прозрачные штуки Месяц и звёзды к глазам доставляют, все поклоняются одному богу, а тех, кто против такого порядка вещей, на кострах сжигают. Другими словами, заговаривался, что во хмелю простительно.

А так Гроф был человеком уважаемым. Шапки пред ним в столице снимали. Сам порфироносец, бывало, звал к себе, когда неясно вдруг становилось, отчего это ни с того ни с сего засуха свирепствовать начинает. Или, наоборот, хляби небесные беспрестанно землю дождём потчуют, а волшебник придворный лишь жабой раздувается да руками разводит.

Да, доводилось молодому колдуну частенько бывать при дворе с Грофом. Приглашали туда и после смерти того, но как-то не заладилось у него это дело, не по нраву ему были придворные напыщенные личины. Да и царский волшебник смотрел коварным оборотнем, перенеся с мёртвой головы на здоровую все обиды за прошлые унижения от книжника. Вот поэтому Отес и перестал вылезать из глуши, а дорогу со стороны деревни и вовсе лесом зарастил до узенькой, давно поросшей травой тропки.