Мэри Шелли - Франкенштейн

В полночь я поднялся на мостик и долго стоял, вглядываясь в густую холодную тьму, в которой слабо мерцал фонарик нактоуза перед вахтенным матросом, стоявшим у штурвала. Дул свежий ветер, плескались волны, рассекаемые форштевнем.

Внезапно сквозь шум волн я услышал странные звуки. Прислушался – они доносились из каюты, где в ожидании морского погребения дожидалось утра тело Виктора Франкенштейна. Звуки походили на человеческий голос, но были гораздо более низкими и грубыми. Я спустился на палубу и отправился взглянуть, в чем дело…

Праведный Боже! Я стал свидетелем и участником настолько фантастической сцены, что еще и сейчас не решаюсь поверить в то, что она произошла наяву. Поэтому спешу занести ее в свою тетрадь, хотя далеко не уверен, что смогу запечатлеть все подробности случившегося.

Я вошел в каюту, где лежали останки моего несчастного друга, и невольно отпрянул. Над его телом склонилось какое-то существо – гигантского роста, непропорционально сложенное, неуклюжее и невероятно уродливое. Более точно описать это чудовище я просто не решаюсь. Его лицо, склоненное над гробом, сколоченным нашим корабельным плотником, скрывали длинные пряди волос стального цвета, мне была видна лишь огромная рука, обтянутая кожей, которая видом и цветом напоминала о египетских мумиях. При звуках моих шагов монстр оборвал свои скорбные причитания и метнулся к распахнутому настежь иллюминатору.

Передо мной на миг мелькнуло лицо, ужаснее которого мне никогда не доводилось видеть. Это была какая-то вершина отталкивающего безобразия. Я невольно прикрыл глаза рукой, но тут же вспомнил, что передо мной убийца и мой долг капитана обязывает меня действовать соответствующим образом.

– Остановись! – отрывисто приказал я, и, хотя ни на что не надеялся, он застыл, уставившись на меня с немым удивлением. А в следующее мгновение вновь повернулся к своему создателю, словно не мог ни на миг оторвать от него взгляда.

– Вот и еще одна моя жертва! – горестно воскликнул он. – И на ней обрывается навеки цепь моих злодеяний… О Франкенштейн! Бесполезно было бы в эту минуту молить тебя о прощении! Для меня, толкнувшего тебя к гибели и погубившего всех, кто был тебе дорог, прощения нет ни на земле, ни выше. Горе, горе! Он мертв и никогда больше не сможет мне ответить!..

Тут его хриплый, как бы заржавевший голос прервался.

Я был вооружен и мог бы прямо сейчас исполнить последнюю волю друга и уничтожить его заклятого врага. Но я заколебался: мною овладели жгучее любопытство и сострадание. Я приблизился к монстру, не решаясь взглянуть ему в лицо – такой ужас вызывало его нечеловеческое безобразие, и хотел заговорить с ним, но слова застывали на моих губах.

А чудовище тем временем продолжало бормотать и вскрикивать, осыпая себя бессвязными упреками и обвинениями. Когда же оно на мгновение умолкло, я выдавил из себя:

– Твое раскаяние не имеет ни малейшего смысла. Если бы ты прислушался к голосу совести не сейчас, а тогда, когда ступил на путь мести и прошел его от начала до конца, Франкенштейн был бы сейчас жив и все было бы по-иному.

– Неужели ты думаешь, – помедлив, отозвался этот демон, – что я и тогда не испытывал раскаяния? Даже он, – неуклюжим жестом монстр указал на мертвое тело, – умирая, не испытывал и сотой доли того, что чувствовал я, пока вел его к гибели. Инстинкт гнал меня вперед, а сердце было отравлено жгучим ядом вины. Уж не решил ли ты, знающий обо всем, что случилось между мной и Франкенштейном, что стоны и предсмертный хрип Анри Клерваля звучали для меня, как музыка? Нет! Мое сердце создано чутким и нежным, способным отзываться на любовь и ласку; а поскольку несчастья принудили его к ненависти, это насильственное превращение обошлось ему так дорого, что тебе и не представить.

После гибели Клерваля я вернулся в Швейцарию совершенно раздавленным. Я мучительно жалел Франкенштейна, яростно ненавидел себя. Но когда мне стало известно, что он, создавший меня и обрекший на нескончаемые мучения, сам пытается обрести счастье именно в том, в чем жестоко отказал мне навсегда, зависть и негодование захлестнули меня с головой. Я вспомнил случайно оброненную угрозу и решил во что бы то ни стало ее исполнить. Мне было известно, на что я обрекаю и себя, и Франкенштейна, но я был всецело во власти непреодолимого желания. Отбросив все чувства, я совершил задуманное, и с тех пор в моей душе не осталось ничего, кроме холодного отчаяния. Зло и добро поменялись в ней местами, и после такого выбора мне не оставалось ничего иного, как идти тем же путем. А теперь круг замкнулся, и вот она – последняя из моих жертв!