Мэри Шелли - Франкенштейн

В конце концов я решил, что, если мой брак с Элизой доставит хотя бы несколько счастливых мгновений ей самой и моему отцу, я не вправе откладывать его ни на час, что бы там ни замышлял таящийся во мраке враг.

В таком состоянии духа я написал Элизе. Письмо мое было сдержанным и печальным. «Боюсь, любимая, – писал я, – что мне осталось не так уж много счастья на свете; но все, чему я еще могу радоваться, сосредоточено в тебе. Отбрось пустые страхи: одной тебе я посвящаю свою жизнь и все свои стремления. У меня есть тайна, друг мой, жуткая тайна. Когда я открою ее тебе, ты похолодеешь от ужаса и уже не станешь удивляться тому, что со мною происходит. Я расскажу тебе обо всем на следующий день после нашей свадьбы, милая моя, ибо между нами не должно быть тайн. Но до этого дня прошу тебя не напоминать мне об этом. Прошу со всей серьезностью и знаю, что ты не откажешься исполнить эту просьбу».

Прошло немногим больше недели после того, как я получил письмо от Элизы и мы с отцом вернулись в Женеву. Моя нареченная встретила меня с непередаваемой сердечностью, но не смогла сдержать слез при виде моего осунувшегося лица, обтянутого пергаментной кожей, и лихорадочного румянца на скулах. Но в ней я также заметил перемены. Элиза похудела и утратила ту великолепную живость манер, которая так привлекала меня прежде; впрочем, ее кротость и глубокое сочувствие гораздо больше подходили для подруги такого несчастного и отверженного, каким стал я.

Но и дома мне недолго удавалось сохранять спокойствие. Здесь все напоминало об Уильяме и Жюстине, и эти воспоминания сводили меня с ума. Когда я погружался в мысли о разыгравшихся здесь одна за другой трагедиях, меня охватывала неукротимая ярость; я то пылал гневом, то погружался в глубокое безразличие. В такие минуты я не мог ни с кем говорить, ничего не видел вокруг и сидел неподвижно, как изваяние, испытывая невероятную опустошенность.

Лишь Элиза могла вернуть меня к действительности; ее нежный голос дарил мне краткий покой, когда я приходил в неистовство, и пробуждал простые человеческие чувства, когда впадал в прострацию. Она плакала надо мной, а когда я приходил в себя, пыталась меня поддержать и твердила о необходимости смириться перед лицом судьбы. Но легко смиряться тому, кто просто несчастен, преступнику же нет покоя и в глубоком сне. Муки совести отравляют ему каждую минуту, и порой в безднах этих мук он находит извращенное наслаждение.

Вскоре после нашего возвращения отец завел речь о моей предстоящей женитьбе на Элизе. Некоторое время я молчал, не давая вразумительного ответа.

– Может быть, у тебя есть иная сердечная привязанность? – наконец спросил он.

– Об этом не может быть и речи. Я люблю Элизу и с радостью жду нашей свадьбы. Действительно – пора назначить тот день, когда я, живой или мертвый, предстану рука об руку с ней перед алтарем.

– Не говори так, сын мой, – возмутился отец. – Мы пережили трудные времена; и теперь нам надо как можно крепче держаться за то, что у нас есть, перенести свою любовь с тех, кого больше нет с нами, на тех, кто жив и в ней нуждается. Любовь и общее горе свяжут нас навеки, а время смягчит боль и отчаяние. И в один прекрасный день на свет появится новое прелестное дитя взамен того, кого нас так жестоко лишили…

Слова моего отца были полны житейской мудрости, но в ушах у меня продолжала звучать угроза чудовища. Да, зная его физическую мощь, зверскую жестокость и невероятное коварство, я невольно признал его почти непобедимым, и когда монстр заявил мне, что будет рядом, когда наступит моя первая брачная ночь, я поверил и смирился с этим, как с роковой неизбежностью. Собственная смерть казалась мне ничем по сравнению с той утратой, которая в скором времени ожидает Элизу.

Так или иначе, но я даже с некоторой радостью согласился с отцом и сказал, что, если моя невеста не возражает, мы могли бы отпраздновать нашу свадьбу уже через десять дней.

«Вот тогда и решится моя судьба!» – подумал я при этом.

Всемогущий Господь! Если бы я хоть на единственный миг заподозрил, какой зловещий план таился в мозгу этого адского существа, созданного моим разумом и руками, я бы скорее бежал из родной страны и провел бы остаток дней, скитаясь бродягой по дорогам, чем согласился на это злополучное бракосочетание. Но монстр словно ослепил меня черным колдовством, и я пребывал в полной уверенности, что смерть грозит только мне.

По мере того как приближался назначенный срок, меня охватывали все более тягостные предчувствия. Однако я скрывал их под напускной веселостью, которая хоть и радовала моего отца, но не могла обмануть пристальный взгляд Элизы. Она трепетно ждала заветного дня, но к этому чувству примешивалась немалая доля страха: ведь то, что сейчас казалось простым и естественным счастьем, в любую минуту могло превратиться в свою противоположность. Грозным напоминанием об этом служили те беды, которые довелось пережить нашей семье в недавнем прошлом.