Мэри Шелли - Франкенштейн

Отец пытался возродить во мне любовь и привязанность к близким. Он без умолку говорил о Женеве, куда нам предстояло вернуться, об Элизе и Эрнесте. Но его слова заставляли меня только тяжело вздыхать. Я с нежностью думал о своей кузине и возлюбленной, порой мне мучительно остро хотелось снова увидеть синее Женевское озеро и быструю Рону, дорогие мне с детства, но гораздо чаще мною владела апатия. Мне было все равно – в тюрьме ли я или среди прекрасной природы. Это настроение перемежалось приступами слепого отчаяния. В такие минуты меня снова охватывало неудержимое желание положить конец своему отвратительному существованию, и за мной приходилось бдительно следить, чтобы я не наложил на себя руки.

Но долг в конце концов взял верх над отчаянием, к которому примешивалась немалая доля себялюбивого эгоизма. Я был обязан как можно скорее вернуться в Женеву, чтобы оберегать жизнь тех, кого я любил. Мне предстояло выследить убийцу и, если удастся обнаружить его убежище или он сам рискнет снова появиться передо мной, сразить его без промаха.

Отец медлил и все откладывал наш отъезд, опасаясь, что мне не перенести трудностей далекого путешествия. Ведь я теперь был сущей развалиной – тенью прежнего крепкого и физически сильного молодого человека. От меня остался один скелет; днем и ночью мое тело сжигала лихорадка, силы были на исходе.

Однако я так тревожился и так настаивал на скорейшем отъезде из Ирландии, что отец счел за благо уступить мне. Мы договорились с капитаном судна, направлявшегося в Гавр, и с попутным ветром покинули берега Северной Ирландии.

В полночь, улегшись на палубе, я глядел на звезды и прислушивался к мирному плеску волн. Я радовался темноте, закрывшей от меня ирландскую землю; сердце мое сжималось от радости, что скоро я увижу Женеву. Прошлое вновь стало казаться ужасным сновидением.

Но и судно, на котором мы плыли, и ветер, уносивший нас от ненавистного ирландского берега, и море, окружавшее нас, ясно свидетельствовали: нет, это не было сном, и Анри Клерваль, мой единственный друг, погиб из-за меня, а убило его чудовище, созданное моим разумом и моими руками.

Вся прежняя жизнь прошла перед моим внутренним взором: тихое счастье детства в Женеве, в семейном кругу, смерть матери, мой отъезд в Ингольштадтский университет… Я с содроганием вспомнил безумный энтузиазм, ту адскую энергию, которая словно гнала меня вперед, побуждая как можно быстрее сотворить самому себе смертельного врага. Наконец я вызвал из памяти ночь, когда монстр впервые начал дышать и двигаться. Смешанные чувства захлестнули меня, и я дал волю слезам.

Со времени выздоровления от злокачественной горячки у меня появилась привычка принимать на ночь небольшое количество настойки опия. Только с помощью этого средства мне удавалось достичь покоя, необходимого для поддержания жизни. Раздавленный воспоминаниями о своих бедах, я и сейчас принял двойную дозу и вскоре забылся. Но сон не принес мне облегчения: мне снились одни кошмары. Мне чудилось, что демон хватает меня и сжимает мое горло, я никак не могу освободиться, а в моих ушах беспрестанно звучат стоны и крики боли. Я так метался во сне, что отец разбудил меня.

Вокруг катились волны, над нами нависало хмурое небо, видения рассеялись. На какое-то время я почувствовал, что я в безопасности. Между жестоким прошлым и неизбежно ужасным будущим наступила некая передышка.

Но я не был склонен обманываться: едва ли эта передышка окажется долгой.

Недолгое морское путешествие подошло к концу. Мы высадились на берег и направились в Париж. Однако вскоре я убедился, что переоценил свои силы и мне требуется отдых, прежде чем продолжить путь.

Отец ходил за мной, как за больным ребенком, – с неутомимой заботой и вниманием. Но то, чем он пытался меня излечить, было бессильно против моей болезни, поскольку отцу были неведомы ее причины. Он полагал, что меня может развлечь шумное общество, но я не мог спокойно смотреть на человеческие лица. Нет, они не казались мне отталкивающими, наоборот, любой из тех, с кем мне приходилось сталкиваться, казался мне чуть ли не ангелом. Но мне чудилось, что я потерял право общаться с людьми, – ведь я породил врага, которому доставит наслаждение пролить кровь любого из них и насладиться их стонами и муками. Как возненавидели бы меня все эти люди, если бы знали о моих противоестественных делах и о злодеяниях, причиной которых я стал!