Мэри Шелли - Франкенштейн

Не теряя ни мгновения, я выскочил из своего укрытия, бросился в воду и, борясь с сильным течением, успел подхватить девушку и вынести ее на берег. Она лежала без чувств, и я попытался, как мог, привести ее в себя. Но тут появился молодой крестьянин – должно быть, тот, от кого она убегала. Завидев меня, он бросился вперед, вырвал девушку из моих рук и понес ее в глубь леса.

Я пошел было за ними, не очень ясно понимая зачем. Но крестьянин заметил, что я их нагоняю, опустил свою ношу на землю, сорвал с плеча ружье, прицелился и выстрелил в меня. Я упал, а мой обидчик поспешно скрылся в лесу.

Вот такой была награда за мой поступок. Я спас жизнь юной девушки, а теперь мне приходилось корчиться от нестерпимой боли. Пуля разорвала мышцу плеча и раздробила кость. Легкая радость, которую я испытывал всего несколько минут назад, бесследно исчезла, и теперь я мог лишь скрежетать зубами от бешенства. Обезумев от гнева, я, не сходя с места, поклялся мстить всему человечеству до той минуты, пока жив. Но тут дала себя знать большая потеря крови, и я провалился в забытье.

Несколько недель подряд я провел в лесной глуши, пытаясь залечить полученную рану. Я не знал, осталась ли пуля в ране или прошла навылет. В любом случае у меня не было ни малейшей возможности ее извлечь. Я горел в лихорадочном жару, и эти страдания удваивались от сознания несправедливости того, что произошло со мной. Только кровавая месть могла бы вознаградить меня за все, что мне довелось пережить.

Наконец лихорадка отступила, рана почти зажила, и я продолжил путь, который, по моим расчетам, уже близился к концу. Месяцем позже я достиг окрестностей Женевы.

Озеро и городские здания я увидел уже под вечер, поэтому и решил заночевать среди кустов и лужаек – мне требовалось обдумать, как обратиться к тебе, чтобы ты снова меня не оттолкнул. Усталость и голод мои были слишком сильны, чтобы я мог наслаждаться свежестью вечернего бриза или красками заката, пылавшего над вершинами Юры.

Я ненадолго уснул, и сон позволил мне забыть мучительные раздумья. Разбудило меня появление прелестного ребенка, мальчика лет семи, который резво вбежал на поляну, где я укрывался. Как только я взглянул на него, мне пришла в голову мысль, что это маленькое существо еще не имеет тех предубеждений, которыми полны взрослые люди, и, возможно, примет мое безобразие без отвращения.

Если бы мне удалось удержать его рядом, поговорить с ним, сделать своим другом, тогда, быть может, я стал бы не так одинок на этой земле. Вот почему я схватил мальчика, когда он пробегал мимо, и попытался обратиться к нему. Но, едва разглядев меня, он закрыл лицо руками и пронзительно закричал. Я силой отвел его руки от лица и проговорил:

– Почему ты кричишь? Я не обижу тебя, выслушай меня.

Он отчаянно забился в моих руках.

– Отпусти, – вопил он. – Отпусти меня, урод! Мерзкий урод! Ты хочешь меня разорвать в клочья и съесть? Ты – великан-людоед! Отпусти, не то я пожалуюсь моему отцу!

– Этого не будет, потому что тебе придется пойти со мной.

– Гадкое чудовище! Не смей меня держать! Мой отец – судья Франкенштейн. Он накажет тебя!

– Франкенштейн! Значит, ты из семьи моего врага, которому я поклялся вечно мстить? Так стань же моей первой жертвой!

Мальчик продолжал сопротивляться, осыпая меня оскорбительными прозвищами. И тогда я слегка стиснул его горло, чтобы он хотя бы ненадолго умолк, а в следующую минуту он уже лежал, бездыханный, у моих ног.

Я пристально всматривался в свою жертву, и сердце мое наполнялось жестоким торжеством. Хлопнув в ладоши, я рассмеялся и воскликнул:

– Оказывается, я тоже способен причинять горе! Мой враг уязвим; эта смерть приведет его в отчаяние, а другие несчастья окончательно раздавят его!

Глядя на мертвого ребенка, я заметил у него на груди что-то блестящее. Я взял эту вещицу в руки – там был портрет прекрасной женщины. Несколько мгновений я восхищенно всматривался в ее темные глаза, окаймленные густыми ресницами. Но вскоре гнев снова охватил меня; я вспомнил, что навсегда лишен радости, которую умеют дарить такие женщины. Если бы та, чьим изображением я любовался, увидела меня, что бы осталось от выражения небесной доброты на ее лице? Только испуг и отвращение.

Охваченный этими чувствами, я покинул поляну, где совершил убийство, и в поисках укрытия вскоре набрел на какой-то сарай неподалеку от маленькой фермы. Решив, что сарай пуст, я вошел туда, но там на сене спала молодая женщина. Она была не так прекрасна, как та, чей портрет я сейчас держал в руках, но ее лицо цвело юностью и здоровьем. «Вот, – угрюмо подумал я, – одна из тех, кто дарит улыбки и нежность всем, кроме меня». Склонившись над нею в темноте, я прошептал: «Проснись, прелестная, твой возлюбленный рядом и готов отдать жизнь за один лишь твой ласковый взгляд. Любимая, проснись!»