Владимир Корешков - Свой среди чужих, или Гауптман с Олерона. Часть вторая

– С семи утра до одиннадцати вечера, но по желанию вы можете заказать еду к себе в палату.

Со словами «Спасибо, милая» я бодрым шагом направился в ресторан.

В шаттле по вполне понятным причинам мне было не до еды, я был очень занят, а после секса всегда так есть хочется. Не могу сказать, что еда была вкусной – синтетическая какая-то, наверное, суперздоровая и суперполезная, но брюхо я свое набил основательно. Обожравшись как удав, наверное, так много кушать не очень хорошо, я с трудом погрузил свою тушку в прозрачный лифт, мечтая принять душ и очутиться побыстрее в кроватке. Поднялся на четвертый этаж, карта-ключ зеленым курсивом показала мне направление к моей палате, вставив карту в слот замка, я очутился в небольшой палате, стены которой выкрашены в фисташковый цвет. Зашторенное окно напротив, справа платяной шкаф и дверь в санузел, слева кровать с тумбочкой и прикроватным бра, возле кровати панель какого-то медицинского прибора, дополнял интерьер палаты небольшой журнальный столик посередине комнаты, возле которого стояли два кресла – в одном из них, портя общее впечатления от увиденного, вытянув свои худые ноги, сидел старший санитар Холечек. Парень слова, что тут скажешь, обещал заглянуть – и вот заглянул. Держит обещание.

– Смелее, Яр, проходите, раздеваетесь по пояс, ложитесь на кровать. Мне необходимо снять с вас показания.

Я повиновался, а что делать. Он подсоединил к моей голове и моему телу различные датчики и нажал несколько кнопок на панели, раздалось еле слышное жужжание.

– Буквально несколько минут полежите спокойно, – попросил он.

– На сколько на завтра назначена экзекуция? – спросил я.

– На шесть утра. Персонала в клинике будет минимум, и это для нас хорошо, – что-то разглядывая на мониторе, пробурчал себе под нос Холечек. – Ну вот теперь все. Не буду вас дальше утомлять. Отдыхайте.

– И это все? – спросил я.

– Конечно, а что вы ждали, что вам иголки под ногти будут засовывать? Это всего лишь обследование.

– Я не об этом. Вы не хотите мне рассказать, что со мной будет дальше?

Он устало посмотрел на меня.

– Я не знаю, что с вами будет дальше, и не должен знать. Повторяю: мое дело было встретить вас, сопроводить в клинику, подготовить к операции, переправить на звездолет контрабандистов и через месяц встретить. Мои функции крайне ограничены.

– Мне один серьезный человек сказал, что, если что-то случится, я могу полагаться на вас.

– А разве что-то случилось? – с сарказмом спросил он, испытывающе глядя на меня.

– Ну как бы нет, – пожал я плечами.

– Ну вот видите. Пока все идет по плану. Вот если случится, тогда и поговорим. И вообще, Яр, вы свой выбор сделали, я так понимаю – совершенно осознанно, вас ведь никто насильно не заставлял? В скором будущем работа у вас будет такая, что придется полагаться в основном только на себя и рассчитывать только на свои силы, часто будет так, что помочь в какой-то момент ни советом, ни действием вам никто не сможет. Вы меня хорошо поняли?

Я мотнул головой.

– Ну и хорошо, а сейчас отдыхайте, не буду вам мешать.

Удивительно, но я заснул. В пять меня разбудили, тот же Холечек бесцеремонно растолкал и проводил в операционную.

Профессор Богуслав Пекстис был тщедушный, лысый, пожилой подвижный человек с лицом, морщинистым как печеное яблоко, и очень живыми, молодыми глазами. От него, как и от многих врачей, буквально веяло чистотой, создавалось впечатление, что он моется под душем каждый час. Ассистировали ему все тот же Холечек и медсестра в белом халате, шапочке и марлевой повязке. Поэтому я видел только ее глаза, как она выглядит – молодая или пожилая, – я определить не мог. Профессор называл ее «голубушка». Вообще-то эта тройка смотрелась довольно зловеще.

– Ну-с, молодой человек, приступим. Ложитесь на стол, – жизнерадостно сказал Пекстис, пока медсестра помогала натягивать ему перчатки. – Не волнуйтесь – все будет прекрасненько.

Я поежился. Стол был холодный, моему теплому телу, еще до конца не отошедшему ото сна, чувствовать холодную клеенку операционного стола голой спиной было вдвойне неприятно. Сестра-«голубушка» деловито поднесла маску к моему лицу – и все. Я отключился.

Яркий свет мешал, резал глаза. Рука возле запястья саднила. Где я? Кто я? Соображалось как-то медленно, мысли ворочались в голове словно чугунные. Я – Яр Ковалефф. А что я здесь делаю? Ах да – операция, но если я помню, что я – Яр Ковалефф, что же получается – операция не удалась?