Валерий Михайлов - Господь и покойник

– А причем здесь ты?

– Я внимательно слушаю этого человека, играя тем самым для него роль бога.

– Это все, конечно, здорово, но тут есть одно «но»: как бог я не бог весть кто, так как у меня совершенно нет времени на чьи-либо заебы. Я же создаю себя по своему образу и подобию, поэтому я господь, но никакой не бог.

– То есть бог – это неотъемлемая часть института тотального заебывания, а господь – это тот, кто творит себя по образу и подобию? Ты предлагаешь разделить эти понятия?

– Дело не в понятиях, а в понимании.

– Резонно, черт возьми!

– Идея же весьма забавна. Надо будет ее предложить кому-нибудь из психотерапевтов.

– Таки да. Кстати, эта гипотеза весьма наглядно объясняет, почему церковники не любят психотерапевтов.

– Как мама? – спросил я, когда и эта тема была исчерпана.

– Ты знаешь, вполне. А вообще… Мы недавно пришли к выводу, что ее болезни – это не только проклятие, но и дар.

– С чего это вдруг? – удивился я.

– Видишь ли… У нас в семье никогда не было принято выражать свою любовь. Так родителям, несмотря на то, что они меня очень сильно любили, даже в голову не могло прийти поцеловать меня на ночь. Для меня «мама я тебя люблю» или «папа, я тебя люблю» были непроизносимыми словами. К тому же мама всю жизнь была кому-то должна не в смысле денег, а в смысле стирать, готовить, убирать, накрывать на стол… Для нее было немыслимо лечь спать, если в раковине лежит грязная посуда, какой бы уставшей она ни была. А когда к нам приходили в дом люди, она из кожи вон лезла, чтобы принять их по всей строгости кодекса хорошей хозяйки. Единственным человеком, на кого у нее никогда не было времени, была она сама, и вот теперь, после инфаркта, трех клинических смертей, сердечной блокады и инсульта она, наконец, смогла себе позволить хоть немного пожить для себя. Да и табу на проявление чувств, к счастью, исчезло к чертовой матери. Опять же, когда понимаешь, что твой действительно близкий человек может умереть в любое мгновение, начинаешь многие вещи воспринимать совершенно иначе. То, что раньше могло разозлить до белого каления теперь перестало что-либо значить, а каждая лишняя минута человеческой близости стала бесценным даром. Жаль только, что, когда все нормально, этого не понимаешь.

Я представил себе, что с моей Валечкой может что-то случиться, и от одной только мысли об этом мне стало тошно. Повинуясь настроению, я купил бутылку ее любимого вина, букет цветов и отправился домой готовить обед – ведь кто может знать, сколько впереди у нас шансов сделать друг другу что-нибудь приятное. Ведь то, что моя смерть оставила все прежним, изменив только меня, как наблюдателя, еще не означало, что и последствия ее смерти окажутся такими же.

Была среда 23 марта. Мы с Валюшей освободились раньше обычного и, несмотря на довольно-таки пасмурную погоду, решили пойти погулять. Во время прогулки мы встретили Господа с Людмилой.

– А я научился мыть фарш, – гордо выпалил Господь, даже не сказав «здрасьте».

– Как это? – удивилась Валюша.

– Ты где берешь фарш? – набросился он на нее.

– Из мясорубки.

– А я беру его на базаре у своего мясника, который торгует местным, выращенным частниками мясом.

– Я бы не рискнула…

– Да нет, – перебил Валю Господь, – я беру не то, что уже накручено неизвестно из чего, а покупаю мясо и прошу при мне перемолоть. А так как базар – это базар, и мясо там один хрен толком никто не помоет, есть его немытым как-то не комильфо. А как ты его помоешь, если оно уже фарш? Вот я и придумал! Я проткнул кулек с фаршем несколько раз вилкой и помыл его прямо в кульке.

– Обратись в Нобелевский комитет, – посоветовал я.

– А вот зря ты так, – обиделся он. – Между прочим, мытье фарша – дело не из последних.

– Да я разве что…

Дамы принялись рассуждать о недоступных нашему пониманию женских сторонах бытия, предоставив нас с Господом самим себе.

– Как поживаешь? – спросил Господь, когда мы пропустили вперед дам, чтобы они прокладывали путь, а мы могли спокойно следовать за ними.

– Странно, – ответил я. – Я чувствую себя этакой запущенной в жизненное пространство ракетой, у которой в расчетные моменты отделяются ставшие лишними ступени, включаются и выключаются двигатели и так далее. Я же всего лишь лечу сквозь это пространство и собираю пыль жизненного опыта на фюзеляже и специальных уловителях. Вот только ракета эта мне все больше кажется обычной алюминиевой жестянкой, а жизненное пространство – большим таким сараем с фанерными декорациями. А раз так, то и опыт мой получается каким-то поддельным.