Герберт Франке - Стеклянная западня (сборник)

О Симоне Эрне, игравшей роль Катрин Блийнер, я знаю не очень много. Она была диктором на радио, из тех, кому подсовывают листок с текстом и они читают его с таким пафосом, словно глубоко убеждены в истинности произносимых слов. Тут, безусловно, решающую роль сыграл ее голос — приятного тембра, очень женственный и вместе с тем весьма решительный, ей не хватало лишь некоторой доли фанатизма. Зато для достижения внешнего сходства пришлось потрудиться — у настоящей Катрин Блийнер лицо было значительно полнее, круглее, да и была она на десять лет старше. Вероятно, именно поэтому возвращение прежней внешности поразило меня больше всего именно у Симоны.

Итак, нас приняли за руководство давно исчезнувшего блока. Для миллионов телезрителей мы были всесильными вождями, которые призывали народ действовать, сулили победу и разжигали ненависть. Несколько месяцев подряд нам показывали кинохронику с участием тех людей, в роли которых нам предстояло выступать, чтобы мы не допускали ни малейших отклонений от их стиля поведения и манеры держаться. Школили нас сурово, за нами постоянно следил неусыпный глаз компьютера, и за малейший сбой или ошибку начислялись штрафные очки. Нам не рекомендовалось выходить из роли даже в короткие часы отдыха, тем более что мы уже не могли избавиться от измененной внешности. Когда входишь в образ, процесс этот настолько захватывает тебя, что затрагивает не только внешние проявления — иногда я ловил себя на том, что усвоил даже образ мыслей Рихарда Валленброка, даже его манеру аргументации; с одной стороны, это меня радовало, с другой — смущало. Оказавшись перед телекамерами и микрофонами с заготовленным для меня текстом выступления, я забывал, что накануне учил его; у меня появлялось такое чувство, будто это я сам принимал решения, приводившие в движение людей и технику, будто я и впрямь действовал по собственному замыслу и плану, охватывавшему буквально все, вплоть до верований и религии.

С моими коллегами дело обстояло точно так же. Мы почти постоянно находились под чьим-то присмотром — если нас не донимал режиссер, то опекал охранник, — однако в хаосе последних недель все чаще возникали моменты, когда нам хотелось поговорить друг с другом наедине и откровенно. Возможно, причина была в том, что в отличие от людских масс, к которым обращены были наши возвышенные речи, сами мы отнюдь не были убеждены в правильности политических и военных доктрин правительства. Наверное, иначе и быть не могло, ведь вся наша деятельность была, в конце концов, жульничеством. Со временем мы начинали понимать все больше и больше. Вожди находились в каком-то тайном и безопасном месте. Там же, где выступали мы — будь то встреча с народом, запись на телестудии или на радио, — даже всемогущая секретная служба не гарантировала нам абсолютной безопасности. Слишком уж много людей принимало участие в таких мероприятиях, так что приходилось опасаться покушений, подброшенных бомб, ядовитых газов, противник мог прибегнуть к любым средствам, чтобы парализовать руководство, уничтожить центр связи. Прошло немало времени, прежде чем мы поняли, для чего мы понадобились, но к этому моменту война уже достигла той стадии, когда опасность грозила всем без исключения, всем, кто находился на территории военных действий, а этой территорией стала уже вся Земля. Мы и сами не знали, где находится «большая четверка»; об этом известно было лишь узкому кругу лиц, а они, разумеется, молчали.

Конечно, мы не были большими политиками, нам не дано было творить историю, изменять мир. Однако с нас нельзя снять и часть той вины, которую несла «большая четверка». В конце концов, на нас, пусть даже это совершилось помимо нашей воли и в течение лишь нескольких часов, лежала вся ответственность за происходившее.

Каждый из нас по-своему решал для себя эту проблему. Если отойти от роли было трудно по тем или иным причинам, то Эллиот, например, пускал в ход иронию в качестве средства защиты. Я говорю «Эллиот», потому что имя Джонатан звучит для меня слишком непривычно. Он, скажем, устраивал для нас нечто вроде домашних концертов, где, изображая президента, доводил эту роль до гротеска. При этом он произносил официальные речи, только в его устах они звучали иначе — забавно и вместе с тем страшно. Тем не менее он постоянно подчеркивал, что в целом согласен с решениями президента. Несмотря на то что они обрекали на смерть множество людей не только в рядах противника, но и среди соотечественников, Эллиот верил, что решения эти диктуются обстоятельствами — необходимостью защищать свою жизнь.