Евгений Замятин - На куличках

Главная спица в колеснице - Молочко - вертится, сверкает, переводит. Адмирал французский не первой уж молодости, а тонкий да ловкий, как в корсете. Вынул книжечку, любопытствует, записывает.

- А какие у вас порционы солдатам? Так, так. А лошадям? Сколько рот? А сколько прислуги на орудие? А-а, так!

Пошли всем кагалом в казармы. Там уж успели прибрать, почистить: ничего себе. Только дух очень русский стоит. Заторопились французы на вольный воздух.

- Ну, теперь их только к пороховому - и все, и слава Богу...

И оставался уж один до порохового квартал, как из дома поручика Нестерова вылез Ломайлов. Кончил трубы чистить, очень аккуратно все почистил, и в зале, и в спальне. Кончил - и шел себе до дому с метлой, в отрепьях - лохматая, черная образина.

Адмирал любопытно вскинул пенснэ.

- А-а... А это кто же? - и повернулся к Молочке за ответом.

Молочко, утопая, взглядом - молил Нечесу, Нечеса свирепо-символически ворочал глазами.

- Это... э-это ланцепуп, ваше превосходительство! - вякнул Молочко, вякнул первое, что в голову взбрело. Говорили перед тем с Тихменем о ланцепупах, ну и...

- Lan-ce-poupe? Это... что ж это значит?

- Это... ме-местный инородец, ваше превосходительство.

Адмирал очень заинтересовался:

- Во-от как? Я и не слыхал такого наименования до сих пор, а этнографией очень интересуюсь...

- Недавно только открыты, ваше превосходительство.

Генерал записал в книжку:

- Lan-ce-poupe... Очень интересно, очень. Я сделаю доклад в Географическом обществе. Непременно...

Нечеса задыхался от нетерпенья узнать, что такое вышло и что за разговор странный - о ланцепупах.

А адмирал - час от часу не легче - уж новую загогулю загнул Молочке:

- Но... почему же я не вижу ваших солдат, ни одного?

- О-о-они, ваше превосходительство, в... в лесу.

- В лесу-у? Все? Гм, зачем же?

- Их, ваше превосходительство, ланце-ла-ланцепупы эти самые... То есть они все отправлены, наши солдаты, то есть, на усмирение, значит, ланцепупов...

- Ах, так это, значит - не совсем еще покоренный народец? Да у вас тут сюрпризы на каждом шагу!

"Сюрпризы! Какие, вот, от тебя еще будут сюрпризы? Заврусь, запутаюсь, погублю"... - Молочку уж цыганский пот со страху прошибал.

Но адмиралу было довольно и этих открытий. Ходил теперь и только головою кивал: "Хорошо, очень хорошо, очень интересно". Ведь не каждый это день случается - открывать новые племена.

19. Мученики.

И откуда только прыть взялась у такого человека губошлепого, как капитан Нечеса? Надо быть - с радости, что негаданно все так ловко сошло с французами. И затеял Нечеса устроить в собрании французам пир на весь мир.

Французы согласились: никак нельзя, альянс. И пошла писать губерния. В квартирах офицерских запахло бензином денщики бросили все дела - наверчивали офицершам папильотки, а Ларька генеральский разносил приглашения.

Увидала Маруся, как Ларька в калитку к ним вкатился, так и заметалась, загорелась, забилась. Как на ладони, вот встал перед ней вечер тот проклятый: заря-лихоманка, семь крестов, они с Андрей Иванычем вдвоем, и Ларька подает письмо генеральское.

- Шмит, не пускай его, Шмит, не пускай, не надо!

В Шмите сжалась пружинка, затомила, заныла, запросила мук.

Шмит усмехнулся:

- Не мочь - надо раньше было. А теперь уж моги, - нарочно открыл дверь из столовой и крикнул в кухню:

- Эй, кто там, давай-ка сюда!

Ларькино имя все же не смог Шмит назвать Ларька вкатился медно-сияющий, подал билетец, рассказывал:

- И хлопот же, и хлопот с французами этими, беда!

Заставил себя Шмит, расспрашивал нарочно, выдавил даже улыбку. И Ларька вдруг насмелился:

- А что, ваше-скородие, осмелюсь спросить: французы водки-то принимают, али как? А то ведь, что ж мы с ними...

И даже засмеялся Шмит. Засмеялся - и звенит все выше, на самых высоких верхах звенит, не сорваться бы...

А Маруся - у окна, к Ларьке спиной, - уйти не посмела, стоит и плечики худенькие ходуном ходят. Видит Шмит - и смеяться перестать не может, все выше звенит, все выше...

Одни. Кинулась к Шмиту, на холодный пол перед ним, протянула руки:

- Шмит, но ведь я же для тебя... для тебя то сделала. Ведь мне же было ужасно, отвратительно, - ведь ты веришь?

Шмита свело судорогой-улыбкой:

- И в сотый раз скажу: значит - было не достаточно мерзко, не достаточно отвратительно. Значит, жалость ко мне была сильнее, чем любовь ко мне...

И не знает Маруся, что сделать, чтобы он... Туго заплетены пальцы... Господи, что же сделать, если у нее - любовь, а у него - ум, и ничего не скажешь, не придумаешь. Но неужели же он сам верит в то, что говорит? Ах, ничего, ничего не понять! Заковался, замкнулся, не он стал, не Шмит...