Сергей Абрамов - Рай без памяти

– Пепел Клааса, – сказал я.

– Стучит в мое сердце, – докончил Фляш.

– Откуда вы знаете об этом романе?

– Разве это роман? Я думал – революционный лозунг.

– Я тоже так думал до этой ночи, – послышался позади знакомый голос.

Мгновенно обернувшись, я тут же узнал говорившего. Он стоял в тусклой полоске света, отбрасываемого с камина трехсвечником. Борис Аркадьевич Зернов собственной персоной, как всегда на Земле, в светлом костюме – он не любил темных тонов, – и все-таки не наш. Не наш, с козлиной бородкой и рыжей небритостью на щеках, а чисто выбритый, даже, если хотите, более молодой, московский Зернов. Все, кроме Томпсона и самого Зернова, не могли скрыть изумления – так неожиданно и странно было увидеть вдруг раздвоившегося человека. Отсутствие бородки и небритой щетины на щеках не многим отличало вошедшего от сидевшего за столом его отражения.

– Не удивляйтесь, – сказал Зернов-двойник, – ночной пропуск у меня есть, а дверь у вас не заперта. («Забыл замкнуть Мартин, поднявшийся из подвала последним», – вспомнил я.) Ну а гром, который вы все слышали, заглушил шаги. Так что я не мираж и не привидение.

– Вы понимаете теперь, почему я настаивал на вашей бородке? – шепнул своему писарю Томпсон.

– Я давно это знаю.

– Тем лучше, – вмешался Зернов-двойник, – значит, визитных карточек не потребуется.

– Откуда вы узнали о нашей встрече? – насторожился Фляш и мигнул Мартину.

Тот незаметно отошел к двери.

– Я и сейчас не знаю о вашей встрече, – ответил вошедший, – я знаю только то, что мой земной аналог находится в отеле «Омон».

– Когда ты узнал об этом? – спросил наш Зернов: ни удивления, ни испуга не было в его голосе – только любопытство.

– Когда застрелился Этьен. Должно быть, его выстрел и разбудил меня или приказ проснуться. Не спрашивай чей – не знаю. Только проснулся я, уже зная все, что он знает. – Он кивнул своему «отражению».

– И вы не сообщили полиции? – все еще недоверчиво спросил Фляш.

– Зачем? Ведь он – это я, и наоборот. Вы не сердитесь, товарищи (он сказал «товарищи», как будто встреча наша состоялась в Москве, а не в синтезированном иным разумом мире), – я скоро уйду. Можете рассчитывать на меня во всем… – Он подчеркнул, повторив: – Во всем, как и на моего земного аналога. А пока, извините, мне хочется сказать ему несколько слов на нашем родном языке.

Он подвинул стул и сел на него верхом, как на трибуне в кают-компании Мирного.

– Между прочим, этот стул, – сказал он по-русски, – исчезнувший тогда вместе со мной, и сейчас стоит у меня в лаборатории. Я до сих пор не мог понять своей к нему привязанности, зато теперь знаю.

– Почему ты стал кибернетиком? – спросил Зернов тоже по-русски.

– Сейчас легко ответить, а спроси ты меня раньше, когда я в первый день Начала пришел в Би-центр, как в наш институт, как будто ничего другого никогда не знал и не видел, я бы глазами хлопал. Вероятно, спросил бы в ответ: «Почему стал? Я всегда был». Даже слова «гляциолог» не помнил.

– Заблокировали и профессиональную память?

– Почему? Была ведь отдушина. Помнишь наши математические олимпиады? Как решали дифуры в десятом классе и мечтали сконструировать кибера с электрозарядкой от обыкновенной розетки?

– Детские забавы.

– Не знаю. Может быть, мне подключили какие-то знания, каких у тебя не было, может, развили заложенные, но за девять с лишним годков работы в Би-центре я стал математиком, от которого не отказался бы сам Колмогоров. В моей лаборатории – туда никто не войдет, кроме меня, – я уже подхожу к проблеме их силового поля. Математически я его вижу, не хватает немного, чтоб рассчитать. Заходи, покажу тебе такие уравнения – ахнешь. Издашь в Москве – скажут, советский Бурбаки.

– Как же зайти, когда, кроме тебя, никому хода нет?

– Сбрей эту дурацкую бороду – пройдешь. Ни одно зеркало не остановит. Ты ведь на это и рассчитывал?

– Рассчитывал.

– Подменить? Смысла не имеет. Вдвоем лучше получится.

– А почему ты работаешь с этой камарильей? – нахмурился Зернов.

– Я работаю с вычислительными машинами. Понятия не имею о том, что происходит в Городе.

– Была у меня такая страстишка, – задумчиво произнес Зернов: изучая свое второе «я», он словно оценивал сам себя, свою молодость, свои ошибки и промахи, – научное червячество. Я-то освободился от нее, а у тебя ее гипертрофировали.

– Вероятно, надеялись, что преданность науке все определит и направит.

– Направить направило, – усмехнулся Зернов. – На запасной путь. В тупичок. Никчемный вышел из тебя социолог. Кстати (хотя то, что он спросил, было совсем некстати), из твоего Би-центра можно закрыть вход в континуум, лишить Город продовольствия?