Рене Баржавель - В глубь времен

Он провел по набухшей вене ватой, смоченной в эфире, и ввел в нее полую иглу. Элеа даже не вздрогнула. Фостер снял жгут и включил аппарат переливания крови. Алая, почти золоченая кровь Элеа появилась в пластиковой трубке. Симон вздрогнул и почувствовал, как по его коже пошли мурашки. У него подкосились ноги, в ушах зазвенело, и все, что он видел, стало белым. Он сделал огромное усилие, чтобы не упасть в обморок. Наконец сердце екнуло и снова стало биться ритмично.

Громкоговоритель прохрипел и объявил по-французски:

— Говорит Рошфу. Хорошая новость: ветер стихает. Последняя скорость двести восемь километров в час. Что у вас там?

— Начинаем, — сказал Лебо. — Через несколько секунд Кобан получит первые капли крови.

Отвечая, он одновременно освободил виски человека-мумии и аккуратно смачивал обожженную кожу. Затем он надел на его голову золотой обруч. Второй он протянул Симону. Ожоги волосяного покрова и затылка делали практически невозможным применение электродов энцефалографа, поэтому золотые обручи могли, по мнению врачей, заменить их.

— Как только мозг начнет действовать, вы это узнаете. Подсознание проснется раньше сознания в своей самой элементарной, самой неподвижной форме: памяти. Сон перед пробуждением придет после. Как только вы увидите изображение, скажите нам.

Симон сел на железный стул. Перед тем, как опустить обруч на глаза, он взглянул на Элеа.

Она открыла глаза и смотрела на него. И в ее взгляде он увидел какое-то послание, какую-то теплоту, какую-то дотоле неведомую нежность… Нет не жалость, а сострадание. Да, именно сострадание. Жалость — безразлична и даже может сопровождать ненависть. В сострадании проявляется своего рода любовь. Она, казалось, хотела его поддержать, сказать ему, что это несерьезно, что он излечится. Почему такой взгляд в такой момент?

— Ну, — поторопил насупленный Лебо.

Последнее изображение: рука Элеа, прекрасная, как цветок, открытая, как птица, открывалась и ложилась на питающую машину, расположенную так, чтобы она могла поддерживать свои силы. Потом он не видел ничего, кроме внутренней темноты, которая была, на самом деле, спящим светом.

— Ну? — повторил Лебо.

— Ничего, — сказал Симон.

— Ветер, — сто девяносто, — сказал громкоговоритель. — Если он еще ослабнет, будем начинать эвакуацию. Что у вас там?

— Мы были бы вам очень признательны, если бы вы не мешали нам, — чуть не срываясь на крик, ответил Маисов.

— Ничего, — сказал Симон.

— Сердце?

— Тридцать один.

— Температура?

— Тридцать четыре и семь.

— Ничего, — повторил Симон.

Первый вертолет взлетел. На борту его находились женщины. Скорость ветра не превышала ста пятидесяти километров в час, а иногда падала до ста двадцати. Одновременно с базы Скотта тоже вылетел вертолет, чтобы по пути перехватить пассажиров. Они должны были встретиться на леднике между двумя горами, расположенными перпендикулярно к ветру. Но база Скотта могла служить только перевалочным пунктом. На ней нельзя было разместить целую толпу. Все средства Международных Сил, способные приблизиться к берегу, шли к континенту. Американские авианосцы и "Нептун" направили свои самолеты вертикального взлета к МПЭ. Три подводные лодки русских с вертолетами на борту поднялись на поверхность и дрейфовали недалеко от базы Скотта. Четвертая во время подъема погибла, разрезанная на две части айсбергом. Ее атомный реактор, зацементировавшись, медленно погружался в глубину океана. Несколько оставшихся в живых всплыли на поверхность и были тут же разбиты волнами.

— Сердце сорок один.

— Температура тридцать пять.

— Ничего, — отозвался Симон.

Первая группа саперов вылетела из Сиднея. Это были лучшие саперы в мире — англичане.

— Готово! — закричал Симон. — Изображение!

Он услышал свой сердитый голос, а в другое ухо Переводчик переводила ему просьбу не кричать. Внутри головы, без посредства ушных нервов, он слышал глухие удары, взрывы и размытые голоса, как будто окутанные ватным туманом. Изображение было размытым, растаявшим и, казалось, проходило сквозь молочную дымку. Но он узнал Убежище и сердце Убежища — Яйцо. Он попытался рассказать, что он видел, умеренно громким голосом.

— Наплевать, что вы видите, — прервал Маисов. — Говорите просто: "нечетко", потом "четко", когда будет четко. Потом молчите до тех пор, пока не пойдет сон. А когда пойдет бред, это будет уже не пассивная память, это будет сон. Это и будет момент пробуждения. Именно это вам надо сообщить, понятно?