Олег Овчинников - Арахно. В коконе смерти

(В. Игнатов,

из неопубликованного.

Единственный экземпляр изъят.)

«Зато сколько лип и тополей спас от вырубки!» — с притворным оптимизмом подумал Толик, глядя на девственную белизну пустого документа. Относительно девственную. С верхней части виртуальной страницы отчаянно вопили слова «Муки творчества», а на самом стекле монитора, если взглянуть под нужным углом, проступал призыв: «Протри меня!».

Обеим надписям нынче утром исполнилось десять дней. Обычно с похмелья Толику писалось особенно легко. Спирт вымывал из мозгов все лишнее, суетное, мысли становились прозрачными и смелыми, а найденные решения оригинальными и до тавтологии решительными. По крайней мере, казались таковыми. Обычно, но только не сегодня!

Никаких тебе озарений. Да что там, даже мыслей удачных — и тех ни одной. В голове — гулкая пустота и легкий, чуть слышный фоновый шум. Как шелест листвы спасенных лип и тополей. Или из чего там штампуют макулатуру целлюлозно-бумажные труженики? Из ясеня?

«Я спросил у ясеня-а-а», — зевнул Толик и приложился лбом к пыльному экрану.

Услышав легкое потрескивание, почувствовал, как от статического заряда начинают шевелиться брови. Ощущение напомнило другое — когда идешь по лесу, лавируя между стволов и отгибая руками упругие ветки, как вдруг-хлоп! — и под тихий треск разрываемой паутины на шее, на лице или волосах оседает клейкая невесомая субстанция, напоминающая сверхтонкую вуаль с запутавшимися в нитях трупиками насекомых.

Фу, м-мерзость! Плечи рефлекторно передернулись от отвращения.

Нет, с таким отношением политкорректного сюжета не создать. Сперва изволь отыскать в собственной душе семена трепетной любви к паучкам, паучаткам, паученочкам, прорасти их, взлелей, а уж потом пытайся донести это чувство до читателя. Или читательницы.

Толик отстранился от экрана, с минуту насуплено пялился на оказавшийся провидческим заголовок, потом коснулся клавиатуры — та, отвыкшая за десять дней от тепла его пальцев, озадаченно пискнула — и исправил одну букву. Получилось — «Мухи творчества».

Бегло напечатал:

И тут же, поморщившись, стер все к паучьей матери, не тронув только «мух».

Если это озарение, подумал с тоской, то оно не стоит выпитого накануне.

А ведь какой позитивной была вчерашняя пьянка! Какой изысканной, можно сказать, чудной!

Он сам позвонил Борису, вытащил из-за рабочего стола и усадил за свой ущербный гостевой. Начали с армянского «Юбилейного». Коньяк немного горчил, и выпивающие благосклонно распознали в едва заметной горчинке признак подлинности. Потом распили бутылочку виски из Шереметьевского «Duty Free». Толик намеренно скрыл от Бориса момент смены напитков, и тот едва не поперхнулся от неожиданности, когда вместо коньяка в горло хлынула американская самогонка. Потом решили, что хватит выпендриваться и выпили «Гжелки» за здоровье неизлечимых язвенников из 12-го цеха. Потом отыскали на задворках холодильника остатки карельского бальзама, настоянного на сборе из шестидесяти и одной травы. Разлили по рюмкам. Подняли за смысл жизни, за гниение и горение. Ведь, как верно подметил Боря, какой-нибудь умеренный интеллигент эту микстуру на месяц бы растянул, добавлял бы по чайной ложке в вечерний кофе, а мы… э-эх! Выпили и сошлись во мнении, что чего-то в этом бальзаме не того. Лишнее чего-то. То ли пять градусов свыше привычных сорока, то ли пресловутая… то есть, преслопамятная… короче, та самая шестьдесят первая травка. Куда столько? Тут и шестидесяти хватило бы по самые фибры!

С закуской было туже, все-таки 15-й день поста. Вместо всевозможной рульки-шейки-карбонада заедали распиленными вдоль баклажанами с грибной фаршировкой. Правда, сверху каждого баклажана красовалась толщиной с сапожную стельку нашлепка из плавленого сыра, но Борис веско заявил, мол, по нечетным дням поста сие не токмо не возбраняется, а даже рекомендуется. Сыроядение, слыхал?

Когда отшумели в головах сухие карельские травы, из ободранной коробки от электрочайника был извлечен кальян — последнее вещественное напоминание об отце. Все прочее осталось либо в старой квартире на исторической родине, либо в голове… Выкрошили в бронзовую чашечку для табака полпачки Бориного «эЛэМа», сбрызнули бальзамчиком для запаха, раскумарили с третьей попытки — после того как Борис настоял на том, что через витой шланг с латунным мундштуком дым нужно вдыхать, а не выдыхать, и Толик перестал утробно булькать и заливать водой угольные таблетки.