Мария Фомальгаут - Подстреленный телефон

…нет, нет, не думать…

Вечером судили да рядили, можно ли собирать что-то на крыльце дома, фонари, например, чтобы удобнее освещать путь, или там коврик какой взять – наконец, решили, что можно, но только по большим праздникам, и вообще не очень-то увлекаться, а то мало ли.

Потом пропали четверо.

Нам сказали – ушли в дома.

По вечерам осторожно перешептывались, а что там дальше с ними случилось в домах, а живы они вообще или нет, да нет, конечно, вы сами подумайте, как в доме можно остаться в живых, это же дом… Смотрели на огни, которые зажигались в домах по вечерам, волей-неволей искали движение силуэтов, не находили.

Потом была Кора.

Это было странно, тем более странно, что Кора ничего не знала про дома, и не говорила про дома, и вообще немыслимо было сопоставить, чтобы Кора – и дома. Это же не Луиза, которая осторожно показывала картину с не то с четырьмя домами, не то с одним домом, и не Аглая, у которой был подсвечник неведомо где найденный. Это была Кора, у которой даже и мысли не было, что есть где-то какие-то дома.

Потом была свадьба, со свадьбой тоже нельзя было говорить про какие-то дома, у свадьбы тоже и мысли не было, что есть какие-то дома.

Потом Коры не стало…

…нет, не так, вернее, сначала я понял, что её скоро не станет, её унесёт зима, её унесёт хворь, зима всегда кого-нибудь уносит.

Иди в дом, сказали мне.

И нет, даже не сказали. Это были обрывки слов, обрывки фраз на пожелтевшей бумаге, даже не наяву, а во сне, и даже не во сне, а в какие-то мимолетные секунды перед пробуждением, когда уже не сон, но еще не явь, и обрывок фразы на клочке пожелтевшей бумаги – иди в дом, и еще какое-то воспоминание о том, чего со мной никогда не было, что-то нужно было сделать в доме, что-то – у меня даже не было слов, чтобы сказать, что именно.

Я только знал, что нужно идти в дом.

Ночью – пока никто не видит.

Идти к дому, подсвеченному огнями фонарей, подниматься на скрипучее крыльцо, осторожно повернуть ручку двери…

…замереть…

…выжидать, не знаю, чего, поом стремительно – в коридор, налево, под лестницу, где дверь в кухню, к холодильнику – откуда только взялись эти слова, которых не было, и быть не могло – взять то, что подсказал не то сон, не то память, которой не могло быть, – и бежать, бежать на улицу, в холод зимы, раньше и не замечал, что у зимы есть холод, раньше и не чувствовал этого контраста с теплотой дома…

…раньше…

Потом была Кора.

Все-таки была.

Кора, которой я готовил настойку с этим, неведомым, взятым в доме.

Потом был дом.

Вернее, не так, все не так – потом были сны, в которых приходил дом, то усаживал у пылающего камина, то устраивал на мягкой постели, то укрывал пледом, то готовил на кухне что-то манящее…

Потом стали допрашивать, кто какие видел сны, потом стали что-то врать, потом кто-то из старейшин орал, что вы все врете, все-все врете, всех вас казнить, велено же – не обмани, а вы обманываете, да быть не может, чтобы никто не видел дом, кто-нибудь же да видел во сне дом, ну как же иначе, что значит, откуда знаю, я видел…

…тут-то он и попался, когда крикнул – я же видел…

…казнили на рассвете…

Потом была Кора. То есть, она и раньше была, но теперь нашла то, что я принес из дома, то, что спасло её зимой.

И я уже понимал, что она сделает дальше. Слишком хорошо понимал, чтобы оставаться здесь хотя бы минуту, и надо было бежать – в никуда, прочь от дороги, в заросли чего-то там, пока никто не заметил, не спохватился, не…

Дом ждет меня в стороне – почему-то одинокий дом, хотя обычно они кучкуются стаями.

…поднимаюсь на мраморное крыльцо, поворачиваю дверную ручку, еще почему-то надеюсь, что не повернется, не поддастся, что дом меня не пустит – нет, пускает, пробираюсь в прихожую, оглядываю просторный зал, лестницы, ведущие наверх, комнаты по обе стороны от меня, анфиладу впереди…

Дверь захлопывается.

Я уже чувствую, что можно не толкать дверь, не пытаться выйти – она не откроется.

Дом меня не выпустит.

Поднимаюсь по лестнице, оглядываю комнаты, думаю, что меня ждет…

…сейчас узнаю…

Сорок лет, говорю я себе.

Сорок лет.

Смотрю на бесконечно далекое солнце, крохотную звездочку в небе, говорю себе – еще сорок лет.

Я жду.

Нет, не сорок лет жду, гораздо меньше, Эльма приходит в четверть десятого, хотя обещалась в десять.