Михаил Белов: Восьмая тайна моря

Щербаков слышит, как за спиной открывается дверь и кто-то входит в кабину. Василий Иванович. Он делает шаг и останавливается рядом с Щербаковым. От его плаща пахнет дождем.

— Дайте-ка я помахаю, — говорит он скрипучим голосом.

Щербаков молча встает и уступает место. Грейфер продолжает клевать уголь. Приглушенно жужжит электромотор.

— Рассказывайте, — бросает Василий Иванович, не отрывая взора от смотрового окна.

Щербаков рассказывает. Рассказывает как бы не о себе, а о чужой жизни. Возникает образ Ани в ослепительном сиянии заходящего солнца и тут же исчезает. Вспоминаются отрывки разговоров. Острая боль вонзается в сердце…

Оба долго молчали. Василий Иванович вздохнул и поднялся с сиденья. Щербаков занял его место. Василий Иванович надел плащ.

— Рубить надо, Олег. Рубить, — сказал Василий Иванович. Завтра поедешь в пионерский лагерь и вместе с другими будешь готовить его к открытию. Работы — недели на две. На досуге подумаешь…

Василий Иванович давно ушел. Это был редкой души человек, и Щербаков с первых же дней поступления на работу проникся к нему симпатией. За кружкой пива Василий Иванович любил порассуждать о жизни. Он говорил, что человек рожден для счастья. Счастье у него было простым и ясным. «Рабочий человек — заглавная фигура на земле, — говорил он. — А раз так, — кому же, как не нашему брату, положено счастье? Только оно на блюдечке не подается. Оно вот где, — Василий Иванович глядел на свои руки. — А что поперек — рубить надо!»

Рубить надо! Щербаков вспомнил первый день самостоятельной работы на кране. Так же, как и сейчас, он грузил уголь и почему-то не мог на ходу остановить качку грейфера, сеял уголь по палубе, по причалу. Приноровился, но полный грейфер зачерпнуть не удавалось. Ослабил грузовой трос, и он змейкой скользнул с барабана. Щербаков этого не заметил. Зачерпнул полный грейфер, обрадовался, но вдруг раздался треск. Щербаков выключил рубильник. Авария. Грузовой трос был намертво зажат в подшипниках барабана. Щербаков попытался освободить его обратным ходом барабана. Тщетно. Трос еще больше запутался. На кран поднялся Василий Иванович. Осмотрев клубок изуродованного троса, коротко бросил: «Рубить надо». Щербаков взял молоток и зубило и принялся рубить трос.

«Аня затянула крепкий узел, — подумал Щербаков. — Я хотел распутать его. Василий Иванович говорит — руби. Что ж, буду рубить».

А дождь не переставал. Щербаков ждал наступления утра, чтобы опять встретиться с Аней. Он думал о том, что, может быть, не все еще потеряно. И надежда на счастье не хотела умирать в душе.

В воздушном лайнере Ту-104, до отказа набитом пассажирами, было жарко. Гул реактивных турбин нескончаемо сверлил барабанные перепонки.

Рядом с Парыгиным в мягком кресле полулежал человек в черном берете и читал иностранный журнал. Не только беретом, но и всем своим обликом — узким, резко очерченным лицом, тонким с горбинкой носом — он невольно привлекал внимание. Из-под расстегнутой мягкой замшевой куртки виднелась белоснежная сорочка. От него исходил запах хорошего табака. Парыгин попытался заговорить с ним. Сосед ограничивался краткими «да» или «нет».

«Нет так нет», — подумал Парыгин и прижался лицом к прохладному стеклу. Яркие лучи солнца, отражаясь от крыльев самолета, слепили глаза. Внизу, как бурты хлопка, громоздились белые облака. В просветах между ними в синей дымке тумана проплывали круглые блюдца озер, контуры населенных пунктов, белоснежные горы. Парыгину казалось, что он покинул знакомую ему землю и с высоты взирает на новую планету.

Парыгин летел на остров Семи Ветров — на крошечный скалистый кусочек земли, заброшенный в просторах Тихого океана. Как же случилось так, что он, вместо того чтобы стоять сейчас на палубе «Венеры», сидит в кресле воздушного лайнера, который уносит его на север, куда-то на край земли?

Он откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. В памяти отчетливо всплыли события последних дней.

Парыгин проснулся в радостном настроении. Выпрыгнув из постели, он распахнул окно. Утренняя прохлада ворвалась в комнату.

Он жил во флигеле против казармы морского училища. Телефона у него не было, поэтому, решив позвонить Тане из ближайшего автомата, он быстро оделся и вышел во двор.

У ворот росла сирень, старая и кривая. Всю зиму она стучалась голыми, скрюченными ветвями о забор. А весной расцвела, помолодела и всем своим видом как бы говорила: «Вот я какая нарядная!»