Рик Янси - Последняя звезда

Сексуальный опыт я планировала приобрести в колледже. Не под градусом и не с первым попавшимся, кто это предложит. И не для того, чтобы похвастать: «Эй, а у меня уже был секс», как похваляются те, кто попробовал экзотическое блюдо: «Эй, а я ел жареных кузнечиков». Секс у меня был бы с кем-то, кто мне не безразличен. Любовь не обязательна, но взаимное уважение, заинтересованность и чуткость приветствовались. И еще одно условие – кавалер должен быть привлекательным. Слишком много энергии тратится на непривлекательных людей. Зачем спать с человеком, который тебя не возбуждает? Но люди так делают. Или делали. Нет, наверняка все еще делают.

Почему я думаю о сексе?

Ладно, признаю, это лицемерно. Это вранье. Господи, Кэсс, если ты даже дневник не ведешь честно, то в чем же ты не врешь? Вместо того чтобы писать правду, ты отпускаешь инсайдерские шуточки, хитро намекаешь на что-то, как будто через миллион лет кто-то прочтет и пристыдит.

Без шуток.

По крайней мере, он постучал, когда сегодня заявился. У Эвана всегда были проблемы с границами. Он постучал в дверь, а потом явился по частям: голова, плечи, торс, ноги. Постоял на пороге: «Можно войти?» Я мигом заметила перемену: гладко выбрит, волосы еще мокрые, в новых джинсах и футболке с эмблемой университета Огайо. Не помню, когда в последний раз – или вообще хоть раз – Эван, пользуясь Второй поправкой, обнажал свои руки.

У Эвана Уокера есть бицепсы. Не обязательно упоминать об этом, ведь они есть у всех. Просто решила написать.

Я, можно сказать, надеялась увидеть на его лице знакомое равнодушное выражение «мне все по барабану». Именно оно было у него в ходу в те времена, когда мы жили в старом фермерском доме. Вместо этого я имела честь лицезреть сдвинутые к переносице брови, опущенные уголки рта и темные глаза поэта, созерцающего космос. Впрочем, я думаю, что все так и есть. То есть он не поэт, он созерцает космос.

Я подвинулась, чтобы он сел. Просто больше было некуда. Мы никогда «этим» не занимались, но возникло чувство, будто в прошлом у нас существовали какие-то отношения и теперь мы встретились, чтобы провести неприятные для обоих переговоры. Кому после развода достанется фамильное серебро? Как будем делить заморские сувениры, купленные на пару?

А потом я уловила запах лосьона «Ральф Лорен».

Не знаю, зачем Грейс держала в доме мужскую косметику. Может быть, все это принадлежало бывшим хозяевам, а ей было лень выбросить. Или она занималась сексом со своими жертвами перед тем, как отрубить им голову, или вырвать сердце, или сожрать живьем, как черная вдова.

Эван порезался, когда брился, и смазал порез каким-то гемостатиком. Такое маленькое белое пятнышко, крохотный изъян на прекрасном лице. И это было очень кстати. Безупречно красивые лица всегда меня раздражали.

– Проверил, как там дети, – доложил Эван, как будто я спрашивала.

– И?

– С ними все в порядке. Спят.

– Кто на посту?

Эван посмотрел на меня, как на дуру. Потом перевел взгляд на свои руки. Когда мы встретились, он был такой ухоженный, что я даже подумала: мне попался самый самовлюбленный парень на планете. «Это помогает чувствовать себя человеком», – сказал он тогда, имея в виду уход за собой. Позже, когда я узнала, что Эван Уокер не совсем человек, я решила, что поняла, почему он так сказал. А уже потом – под «уже потом» я имею в виду сейчас – я осознала, что чистоплотность не всегда соседствует с благочестием, но чертовски близка к понятию «человечность».

– Все будет хорошо, – тихо сказал Эван.

– Нет, не будет, – окрысилась я. – Бен и Дамбо погибнут. Ты сам погибнешь.

– Я не погибну. – Насчет Бена и Дамбо он возражать не стал.

– И как ты уйдешь с корабля, когда установишь бомбу?

– Уйду, как пришел.

– В последнюю поездку в вашей маленькой капсуле ты сломал несколько ребер и чуть не убился.

Я оторвала взгляд от его рук. Эти руки поднимали меня, когда я падала, обнимали, когда замерзала, кормили, когда была голодна, смывали с меня грязь и кровь.

«Ты собираешься уничтожить собственную цивилизацию. Ради чего? Ради какой-то девчонки?»

Может, вы думаете, что такая жертва могла подтолкнуть меня к мысли, будто я какая-то особенная? Не могла. Мне было жутковато. Как будто один из нас с прибабахом, и это не я.

Не вижу ничего романтичного в геноциде. Но возможно, я никогда не любила по-настоящему и недостаточно хорошо понимаю природу любви. Уничтожила бы я человечество ради спасения Эвана? Вряд ли.